Эрнст Блох: "Еще-Не" как драйвер Утопии

Эрнст Блох и Принцип Надежды 

статья в Gardian

«Мы должны верить в Принцип Надежды. Марксист не имеет права быть пессимистом»

Эрнста Блоха нельзя причислить к главным фигурам Франкфуртской школы.  В действительности они держали дистанцию друг от друга по совершенно различным соображениям. Тем не менее, Блох, видимо, оказывал на всех участников школы символическое интеллектуальное  влияние. Родившись в 1885-ом, он был вполне зрелым чтобы оказаться в кругах общения Зиммеля и Вебера еще до 1-ой мировой и - пройдя через эпоху Веймарской республики,  эмиграцию в США при нацистах, возвращение в Восточную Германию в 1949 и бегство на запад в 1961, где он умер в Тюбингене в 1977 – опубликовал 16 важных томов с философскими работами. Он состоял в близкой  дружбе с Вальтером Беньямином, Бертольдом Брехтом, Куртом Вайлем, Георгом Лукачем и Адорно. Последний, кстати, говорил, что всё им написанное так или иначе связано с Духом Утопии Блоха, опубликованным в 1918, и позже он замечает, что Блох вернул достоинство концепту утопии.

Magnum opus Блоха – трехтомный компендиум под названием Принцип Надежды, в котором он предлагает несметное число форм, в которых надежда и человеческое желание освобождения и осуществления проявляются в нашей повседневности. Как можно видеть из цитаты в начале, он не согласен с нарастающим культурным пессимизмом Адорно, никогда не отступает с идеей преобразующей энергии политического действия рабочего класса и новых социальных движений, и оказался в результате даже большим любимцем движения 1968-го, чем Герберт Маркузе. Однако, подход Блоха к надежде и утопии не был наивно оптимистическим. Он хорошо сознавал проблемы, перед которыми оказывается тот, кто хочет отвергнуть негативность и двинуться вперед. Его книга о подъеме фашизма в 1930-х Наследие нашего времени подверглось критике как левых ортодоксальных марксистов так и его друзей по Франкфуртской школе за ошибочное понимание того, что фашизм был, по его выражению, извращенным религиозным движением, покорившим людей квази-утопическими идеями о чуде грядущего Рейха. Он указал, что само имя Третий Рейх взято из работ Иоахима да Фиоре, который постулировал единственную возможность его обретения через возвращение Христа.

Таким образом, он отделял себя от франкфуртской школы а фактически они дистанцировались от него поскольку он не был готов согласиться со стандартной фрейдианской интерпретацией подъема фашизма. Он критиковал Фрейда за его одержимость травмой и сновидениями о вытесненном прошлом, а вместо этого утверждал, что в действительности нас поддерживают дневные фантазии о лучшем и более ярком мире. На самом деле Принцип Надежды исходно должен был быть назван Мечты о лучшей жизни. Это выдающаяся книга, где рассматриваются способы, которыми мы одновременно скрываем и выражаем наши надежды в мечтах и сказках, спорте, музыке, любви и что все это есть выражение надежд, которые пока не могут быть осуществлены. Его центральным оператором как раз и было понятии Еще-Не. Он говорит об «Онтологии Еще-Не-Бытия», в которой мы непрерывно выстраиваем конкретную утопию. Он использует здесь слово «конкретный» в гегелевском смысле как con crescere - прорастающие совместно тенденции и сокрытости в отношениях между материальной реальностью и человеческим вмешательством, всегда наполненным потенцией, которая не может быть реализовано, поскольку материальные условия для их осуществления еще сложились.

Однако он также отмечает, что процесс обретения утопии является само-порождающим.  Его формула: «processus cum figures, figurae in processu"  (Процесс творится теми, кто этим процессом создан); таким образом он восстанавливает достоинство идеи утопии, рассматривая его не как пред-существующее запрограммированное состояние, которого следовало достигать под мудрым и все-знающим руководством партии либо церкви, но как аутопойэтический процесс, движимый работающим, творящим и производящим человеческим существом, подталкиваемым своей материальной нуждой в той же мере, как и своими мечтами о преодолении жажды. Общество, которое образуется в завершение, будет, следовательно, продуктом процесса к нему приводящему. Это переворачивает традиционное представление об утопии как о Телосе, пред-существующем идеальном состоянии. В этом он эксплицитно соглашается с марксовым неприятием утопического коммунизма. Наиболее важным, и наверное самым существенным воздействием на интеллектуальную полемику было то, как он понимал религиозную экспрессию  (оставляя в стороне авторитарные структуры религии) – он, к примеру, отмечал что религия означает re-ligio или скрепляющий корешок – как существенную составляющую человеческого желания к освобождения. Его книга Атеизм в Христианстве рассматривает религию как исход и трансцендирование реальных материальных обстоятельств без нужды в трансцендентной сфере вне материальной реальности. В этом смысле смерть Бога является существенной частью религиозного опыта.

По этим причинам он поддерживал веру в Просвещение и современность, как просвещенную религиозную силу в человеческих существах, как выражение человеческого «инварианта указания пути», который, в конечном счете, приведет нас туда, как он говорил, где мы никогда еще не были, но где почувствуем себя дома. По дороге мы расстанемся с нашей верой в богов и перенаправим эту веру на самих себя и только затем сможем в полной мере реализовать свой потенциал. Тем не менее, вера в богов и трансцендентное была не обманом или ошибкой ДНК, а необходимым средством транспортировки утопического идеала покуда мир к нему еще не был готов.  Конечно, он утверждал, что коммунистическая идея отмирания государства была попросту секулярной версией идеи любви к ближнему и претворения на практике старого религиозного выражения, которое также использовал Маркс, - «от каждого - по способностям, каждому – по потребностям».