(Введение было
опубликовано в журнале ЛОГОС №6, 2013)
Философия обычно
понимается как поиск истины. Отсюда возникают две причины, по которым это
сегодня редко практикуется:
1. Изучение истории философии
обычно ведет к выводу что истина недостижима, потому заниматься её поиском не
очень разумно.
2. Мы чувствуем, что
если и есть такая сущность как истина, то подойти к ней невозможно.
Еще труднее торговать
истиной которая уже обнаружена, чтобы с ней можно было жить более или менее
безопасно – как подсказывает опыт эту проблему не следует игнорировать. Рынок
истины сегодня переполнен. Потенциальный потребитель истины сталкивается с таким
же избытком предложений, как и на других рынках. Нас осаждают со всех сторон
объявления о продаже истины. Истины можно обнаружить повсюду в разных медиа –
истины научные, религиозные, политические или для практической жизни. Потому тот,
кто ищет истину не видит большой перспективы поделиться с другими сокровищем,
которое он может обнаружить, и потому прекращает поиски. Но поскольку истина
беспокоит, люди сегодня оснащены двумя базовыми сомнениями:
- истины нет
- истины слишком
много.
Эти две мысли кажется
противоречащими друг-другу, но они ведут в одному выводу: поиск истины дело
гиблое.
Это пространство,
которое можно описать как сцену поиска истины сегодня, было исходной сценой
философии. В миниатюре это видно по греческой агоре, где первый прототип
потребителя истины – Сократ – начал исследовать предложения истины на рынке своего
времени. Это были софисты которые утверждали что они нашли истину; и они
предлагали эту истину купить. Сократ, как известно, относил себя не к софистам,
а скорее к философам – тем кто любит истину (мудрость, знание, софия), но ею не
обладает; или иначе – тот у кого нет истины на продажу, но был бы рад обрести
истину если его убедят что это действительно истина и не её видимость. Разница
позиций софиста и философа это – разница производства истины и её потребления.
Философ не производит истины. Он также не ищет истины подобно поиску сокровищ
или сырья. Философ это простой человек с улицы который бродит по глобальному
супермаркету истины и ищет чего-то полезного или просто ищет выхода.
Часто жалуются что
философия не развивалась на протяжении своей истории, что она не может
предъявить результаты какого-прогресса.
Но в самом деле было бы удивительно если бы философия прогрессировала,
т.к. если ситуация с производством истины и изменялась со временем, то ситуация
с потреблением истины оставалась той же. Т.е меняется лишь снабжение истиной,
но не беспомощность потребителя перед лицом этого предложения. Всякая
«аутентичная» философия есть не что иное как артикуляция этой беспомощности в
языке. Но почему эта беспомощность вообще должна артикулироваться и
формулироваться? Почему бы просто не сохранять молчание?
Фактически Сократ
предлагает образ уже знакомый нам - довольно неприятного и постоянно
недовольного потребителя, всегда в дурном настроении и жаждущего
подискутировать. Всякий раз когда Сократ слышит изящные словеса софистов, он
портит хорошее настроение обнаруживая логические дефекты и
неудовлетворительность в этих речах, которые бы никого и не заинтересовали,
если в них не вникать. Мы часто встречаем таких людей в повседневной жизни – в
бизнесе, отелях, ресторанах. Они всегда недовольны, они любят ругаться с
персоналом, они действуют на нервы другим потребителям. Сталкиваясь с такими
вздорными и раздражающми фигурами, неудивительно что люди тоскуют по добрым
старым временам, когда такие персонажи быстро усмирялись чашкой снадобья.
На фоне всего этого
критическая аргументация в случае Сократа кажется в высшей степени
противоречивой. Когда мы слышим Сократа, то не вполне ясно, представляет ли он
себя как разборчивого потребителя, критикующего предложение истины, которая
была налицо в этот день и его эпоху, при этом не теряя надежды что он может в
какой-то момент столкнуться с подлинной истиной, или он принципиально отвергает
обращение с истиной как товаром на рынке. Многое указывает, что второй вариант
правдоподобней. Сократ - первооткрыватель критики рынка. Простого факта, что
отдельное предложение истины работает как товар в контексте рыночной экономики,
для Сократа достаточно, чтобы его отвергнуть. Выявление всех других дефектов и
противоречий, которые Сократ продолжает обнаруживать в каждом отдельном случае
предложения истины, может быть поучительно и интересно, но это избыточно для
общего жеста отказа. Установить коммерциализацию доктрины истины, понять
товаро-образование соответствующей истины, выявить экономический интереса, скрытый
за формулировками и предложениями такой теории – этого достаточно чтобы
отказать в претензии на истину.
От Сократа - через
Маркса, и далее в критической теории Франкфуртской школы - утверждается, что всякая истина, которая
предъявляется как товар, истиной не является. И это означает в частности, что
истины вообще не существует, поскольку в условиях рыночной экономики никакая
доктрина истины не может избежать статуса товара. Здесь конечно остаётся
«слабая мессианическая надежда» на наступление истины за пределами истины –
совершенно иной истины, которая явится не как истина, как учение, книга, теория
или метод, даже не в осознанном или бессознательном виде, и которая поэтому принципиально
не поддаётся коммерциализации. Но ясно, что эта надежда лишь постулируется,
чтобы, как обычно, разочаровать.
Однако, такую надежду
уже можно найти у Платона. В своей аллегории пещеры Платон описывает фигуру
искателя истины, который преуспевает в её обнаружении и возвращается к людям с
вестью о своём открытии. В этой аллегории представлен конечно не философ, как
часто утверждается (поскольку философ отрицает возможность созерцания истины),
а скорее софист, который действительно видит истину. Однако именно поскольку он
увидел её, то оказывается настолько ослеплен и подавлен истиной, что начинает
торговать этими сладко-звучными, складными и хорошо продуманными речами,
типичными для софиста. Это – бесталанный, неуклюжий софист; но он таков именно
потому, что он подлинный софист. И потому люди, которые ожидают определенного мастерства,
характерного для этой профессии, как ни странно, его убивают. Этот неуклюжий
софист является прототипом не только для фигуры сына Господа – который погибает
на кресте как раз потому что он сын Бога – но также для всех романтических
художников, поэтов и революционеров, которые стремятся выглядеть как настоящие
художники, поэты и революционеры, именно поскольку они не умеют рисовать или
писать надлежащим образом или совершать успешные революции. С тех пор, однако,
нам известно, что правильно подсчитанный облом также может быть товаром, и таковым
является. И чтобы не оставлять критический диагноз незавершенным, скажем, что сам
этот диагноз не избегает товарной формы.
Таким образом,
философский критицизм приводит к ситуации, где всякая истина идентифицируется
как товар и соответствующим образом дискредитируется. Этот итог, однако, позволяет появиться различным подозрениям: не
сама ли философия трансформирует каждую истину в товар? И действительно,
философская позиция – это пассивная, созерцательная, критическая позиция, и потому
оказывается потребляющей. В свете этой позиции, всё наличное является как
предложение товара, чья уместность должна поверяться тем, чтобы его можно было
купить. Представим, что некто более не тратит время на проведение такой
процедуры проверки, а просто берет то, что по случаю идёт в руки: знакомства,
любовь, книги, разговоры, теории, религии, власть и истины. В таком случае
истина утрачивает свою товарную форму, поскольку она более не проверяется, а,
скорее, применяется – совсем как вы пользуетесь дыханием, вбирая окружающий вас
воздух. В определенных обстоятельствах воздух, которым вы дышите, может быть
губителен; но не дышать, конечно, тоже губительно. Потому, в обоих случаях
невозможно сформировать дистантное, созерцательное, критическое, потребляющее
поведение относительно дыхания – вы продолжаете дышать, даже когда покупаете
новый кондиционер.
Такое понимание ведет
к новому направлению философии, которое можно охарактеризовать как анти-философия
по аналогии с анти-искусством. Этот
поворот, начатый Марксом и Къеркегором, имеет дело не с критицизмом, а скорее с
командой. Даётся команда изменить мир вместо его объяснения; или – стать
животным вместо того, чтобы продолжать мыслить; или - преобразовать собственное
тело в тело без органов и начать мыслить ризоматически, а не логически. Все эти
команды формируются, чтобы упразднить философию, как предельный источник
потребляющей, критической позиции, и т.о. освободить истину от её товарного
качества. Подчинение команде или отказ выполнения – есть нечто совершенно иное,
нежели принятие или отклонение доктрины истины
в результате критического исследования. Базовое положение (анти-) философии,
формирующей команду, иными словами, состоит в том, что истина кажет себя только
при подчинении команде: мир сначала должен быть изменен, а уже потом он покажет
свою истинную природу; прыжок веры должен быть совершен, а затем истина религии
манифестирует себя. Или, вновь возвращаясь к Платону, вы сначала должны выйти
из пещеры, и уже затем увидите истину. Что здесь имеет место – это выбор до
выбора: решение в темноте, которое предшествует всякому возможному критицизму,
поскольку объект этого критицизма являет себя в результате согласия починиться
команде. Решение отвергнуть приказ, с другой стороны, навсегда оставляет вас в
темноте – вы даже не можете быть критичны, поскольку не знаете, что в
действительности следует критиковать. Таким образом, выбор между выполнением
команды и отказом характеризуется одновременно своей неизбежностью и
безотлагательностью, не оставляющей времени для формирования спокойной,
критической и потребляющей позиции. Другими словами, имеет место не чисто
философское решение, а скорее решение вопроса жизни, который не может быть
отложен, поскольку жизнь слишком коротка.
Этот антифилософский
поворот внутри философии сам не может оставаться без последствий. Всякий, кто
учит философии сегодня или пишет о ней, знает, что мы живем в эпоху, когда
всякая критическая позиция, будь она в сфере политики, искусства или питания,
просто раздражает публику и отвергается рефлекторно. Смысл этого, конечно, не содержится
в том факте, что в недавнее время «позитивная» позиция относительно мира,
внутреннее согласие со «всеобщим состоянием слепоты» (Адорно) или принятие
доминирующей ситуации, вдруг приобрели безоговорочную гегемонию в общественном
сознании. Сегодняшний читатель не верит тому, что утверждается в текстах или
любых прочих медиа, и даже не помышляет о вере в это – и по этой самой причине,
у него не возникает случая для критики этих утверждений. Вместо этого он либо
делает то, что говорится, либо просто не делает. Тексты сегодня не
анализируются, а воспринимаются как инструкции к действию, которые могут
использоваться различным образом на практике, соответственно решению. Тексты,
содержащие понятные инструкции, особенно популярны: книги кулинарных рецептов,
рекомендации по садоводству и декорированию; книги о стратегиях маркетинга;
советы по борьбе с американской империей с привлечением силы «множества», по
формированию современных образов левых или правых активистов и т.д. Но и другие
книги, которые не дают столь ясных инструкций, хорошо читаются, что указывает
на особенность в поведении. Эти читатели, следующие соответствующим
наставлениям, ощущают личную увлеченность любым критицизмом этих книг и отвергают
всякую критику в их адрес. И они также отвергают любую критику текстов, которым
сами не следуют – как раз на основании вежливости и толерантности: так, чтобы
не огорчать без необходимости тех людей, которые следуют этим текстам. В обоих
случаях, публика чувствует, что критика текстов не дозволяется, поскольку упускает
главное. Этим главным является не сам текст, а скорее то, что люди с его
помощью сделали и делают в своей жизни. Именно так разные люди делают различные
заключения, читая Коран и потому критиковать его ненужно, а фактически
невозможно. Или как часто реагируют художники, если в их присутствии критикуют
теорию: «Вы возможно правы, это глупая теория, но я её с пользой применяю и по
этой причине я верю в неё и не хотел бы слышать более вашей критики». Если
текст как таковой уже не рассматривается как место, где возможно появление
истины, а предлагает себя критическому читателю, но просто как сумма
наставлений, призывая читателя скорее действовать чем думать, то единственным
релевантным восприятием является способ, которым читатель транслирует эти
наставления в свою повседневность. А критика здесь невозможна, поскольку сама
жизнь начинает действовать как высший судья.
Читатель эссе,
собранных в этой книге, заметит, что их герои являются отдающими команды
авторами современности; все они антифилософы. Но сами эссе не предлагают
никаких указаний – и могут разочаровать в контексте пост-антифилософии, которая
преобладает сегодня. В то же время они не возвращаются к традиции философского
критицизма. Их авторская позиция в данном случае является скорее
благожелательно дескриптивной.
Эта позиция коренится
в феноменологии Гуссерля, который сравнительно рано поднял вопрос о том, как следует реагировать на командную
тональность в философии, чтобы это не привело к повторению старых ошибок
критической философии. И Гуссерль предложил следующую команду: Еще прежде чем
начать думать, следует выполнить феноменологическую редукцию. Эта
феноменологическая редукция состоит в субъективном принятии мысленной дистанции
от собственных жизненных интересов – даже значимости собственного выживания – и
таким образом открывается перспектива рассмотрения мира, который более не
ограничен потребностями эмпирического эго. В этой широкой феноменологической
перспективе обретается способность отнестись ко всем приказам по справедливости,
начиная свободно экспериментировать с подчинением им и отказом. Теперь субъект
феноменологической редукции не обнаруживает более необходимости
трансформировать получаемые приказы в своё повседневное поведение или,
наоборот, отвергать их, поскольку феноменологическое эго мыслит себя как бы не
живущим. Таким образом для феноменологического эго открывается пространство
«как если бы» - воображаемая перспектива безграничной жизни, где все решения о
жизни теряют свою настоятельность, так что оппозиция между выполнением и
отклонением команды рассеивается в бесконечной игре возможностей жизни.
Комментариев нет:
Отправить комментарий