Жижек о Законах Ману. Пищевая цепочка, жертва, касты

Slavoj Žižek

The Apostate Children Of God

Законы Ману – один из наиболее показательных идеологических текстов во всей истории человечества. Первый довод: хотя представленное в нём мировоззрение охватывает весь универсум, включая его мифические истоки, он фокусируется на повседневной практике, как непосредственной материальности идеологии: как (что, где, с кем, когда …) употреблять пищу, производить дефекацию, заниматься сексом, гулять, входить в дом, работать, вести войну и т.д. Второй довод: книга осуществляет радикальный сдвиг относительно своей исходной точки (допущение): древнего Кодекса Вед. Что мы обнаруживаем в Ведах – это кровавая космология, основанная на убийстве и поедании: высшие существа убивают и поедают/потребляют низших, сильный поедает слабого, т.е. жизнь есть игра с нулевой суммой, когда победа одного является поражением другого. «Великая цепь бытия» предстаёт здесь как основанная на «пищевой цепочке», великой цепи поедания: боги съедают смертных людей, люди едят млекопитающих, млекопитающие едят меньших животных питающихся растениями, растения «едят» воду и землю … таков вечный цикл бытия. Тогда почему Веды утверждают, что на верхней ступени общества расположены не воины-правители, которые сильнее всех других людей, «поедая» их всех, а каста жрецов?

Здесь на сцену выступает идеологическая искусность Вед: функция жрецов направлена на предотвращение первого, высшего уровня космического поедания - поедания смертных людей богами. Каким образом? Посредством выполнения жертвенных ритуалов. Богов следует умиротворить, их жажда крови должна быть удовлетворена и хитрость жрецов в том, чтобы предложить богам замещающую (символическую) жертву: животное или иная предписанная пища взамен человеческой жизни. Жертвоприношение необходимо не для всякого особого благоволения богов, а для обретения уверенности, что колесо жизни продолжает вращаться. Жрецы выполняют функцию заботы о балансе всего универсума: если боги остаются голодными, нарушается весь цикл космической жизни. С самого начала «холистическое» понимание великой цепи Бытия, чьей реальностью является жестокая цепь поедания сильными слабых, базируется т.о. на жульничестве: эта цепочка не «естественная», а основанная на исключении (людей, которые не желают быть съеденными), т.е. жертвоприношение - это заменительное включение, нацеленное на восстановление полного жизненного цикла.  

Это был первый контракт между идеологами (жрецами) и облеченными властью (правители-воины): цари, которые удерживают реальную власть (над жизнью и смертью других людей) признают формальное превосходство жрецов как высшей касты, и в обмен на это признание превосходства жрецы легитимируют власть правителей-воинов как элемент естественного космического порядка. Однако затем, около 6-5 веков д.н.э., произошло нечто - радикальная «переоценка всех ценностей» в виде универсалистской реакции на эту космическую пищевую цепочку: аскетическое отвержение всей этой адской машины самовоспроизводства жизни посредством жертвоприношения и поедания. Круг пищевой цепочки теперь был воспринят как круг вечного страдания, и единственный способ исправить это – исключить себя отсюда. (В отношении пищи это, конечно, означает вегетарианство: не употреблять в пищу убитых животных). Покидая эпоху самосохранения мы намечаем иную цель - проникновение в безвременную Пустоту. С этой инверсией жизне-утверждающей позиции к миро-отречению, сравнимому с христианским разворотом языческого космоса, высшие ценности более не сила и плодородие, а сострадание, смирение и любовь. Сам смысл жертвоприношения меняется на противоположный: мы более не приносим жертву, следовательно, этот инфернальный цикл жизни продолжается, но лишь затем чтобы избавиться от вины за участие в нём.

Каковы социо-политические последствия этого переворота? Как нам избежать вывода, что вся социальная иерархия, основанная на «великой пищевой цепочке» поедателей и поедаемых, должна быть приостановлена? Именно здесь сияет гений Законов Ману: их базовая идеологическая операция состоит в объединении иерархии каст и аскетического миро-отречения посредством введения самой чистоты в качестве критерия места в кастовой иерархии. Как пишет Венди Донигер во введении к этому тексту

«Вегетарианство обрело свою роль единственного способа освобождения от уз естественного насилия, повредившего индивидуальную карму. Этой новой диетической практике сопутствовала социальная иерархия, в значительной степени определявшаяся соответствующим воплощением идеала не-насилия. Иерархический порядок социальных классов не претерпел изменений. Но изменилось логическое обоснование этого порядка».

Жрецы-вегетарианцы пребывают на вершине, приближаясь, насколько это возможно для людей, к чистоте; следом за ними следуют воины-правители, чья реальность –доминировать и убивать, они таким образом представляют противоположность жрецам, т.е. они занимают в отношении колеса Жизни такое же негативное положение, подобно жрецам, хотя и в агрессивно/активном модусе. Затем идут поставщики, которые обеспечивают пищей и другими материальными условиями для жизни, и, наконец, на самом дне – изгои, чьё основное назначение - иметь дело со всеми разновидностями нечистот, разлагающимися остатками жизни (от чистки туалетов до убоя скота и избавления от человеческих тел).

Поскольку две позиции совершенно несовместимы, проблема их унификации является неразрешимой и может достигаться только применением множества уловок, подмен и компромиссов, с базовой установкой на универсальность с исключениями: «в принципе, конечно, но…». Законы Ману демонстрируют захватывающую дух изобретательность в разрешении этой проблемы, примеры этого часто оказываются на опасной близости к смехотворному. Так, жрецы должны изучать Веды, а не торговое дело; однако, в крайнем случае, жрец может участвовать в торговле, но ему не позволяется торговать определенными вещами, скажем, семенами кунжута; если он все же делает это, то лишь в определнных обстоятельствах; наконец, если он это совершает в иных обстоятельствах, то возродится как червь в собачьем дерьме…  

Иными словами, великий урок Законов Ману в том, что правильная упорядочивающая власть закона не сводится к прямым запретам, разделению наших действий на разрешенные и запрещенные, но является регулированием самих нарушений этих запретов: закон молчаливо соглашается, что основные запреты нарушаются (или даже аккуратно подстрекает нас к нарушениям) и затем, когда мы обнаруживаем себя в состоянии вины, он сообщает нам как уладить нарушение закона посредством нарушения запрета регламентированным способом …

Британсая колониальная администрация Индии превратила Законы Ману в привилегированный текст, к которому можно обратиться за справкой при  установлении правового кодекса, делающего возможным наиболее эффективное доминирование в Индии, можно даже сказать что Законы Ману становятся книгой индуистской традиции только ретроактивно, будучи отобраны среди прочих для поддержания традиций колонизаторов (как и их непристойная противоположность,»Тантра», которая была также преобразована британскими колонизаторами в последовательно мрачный, жестокий и опасный культ) – во всех этих случаях мы сталкиваемся с тем, что Эрик Хобсбаум назвал «выдуманными традициями». Этим также подтверждается, что стойкость феномена и социальной практики Неприкасаемых есть не просто остатки традиции: их число росло на протяжении 19 века с расширением городов лишенных надлежащей канализации, так что была нужда в отверженных, чтобы управляться с грязью и экскрементами. В более широком плане, необходимо т.о. отвергнуть мысль, что глобализация угрожает местным традициям, сглаживая все различия: иногда она им угрожает, но чаще сохраняет или реанимирует посредством адаптации к новым условиям – скажем, подобно тому как британцы и испанцы заново изобрели рабство.

Показательным здесь является конфликт между Б.Р.Амбедкаром и Ганди в 1930-х: хотя Ганди был первым индуистским политиком, выступавшим за полную интеграцию Неприкасаемых и называл их «детьми бога», он понимал их исключение как результат распада исходной системы индуизма. То, что Ганди предвосхищал было скорее (формально) не-иерархической системой каст, в составе которой каждый человек имел своё собственное назначенное место: он подчеркивал важность уборки мусора и славил Неприкасаемых за выполнение этой «священной» миссии.

Именно здесь Неприкасаемые подвергаются величайшему идеологическому соблазну: способом, который стал прототипом сегодняшней «политики идентичности», Ганди позволяет им «влюбиться в себя» в своей унизительной идентичности, принять свою низкую работу как благородную и необходимую социальную задачу, воспринимать даже  унижающее существо своей работы как знак их жервоприношения, их готовности выполнять грязную работу для общества. Даже его более «радикальное» предписание, что всякий, включая Браминов, должен убирать собственное дерьмо, затемняет истинную проблему, которая состоит не в нашем личном отношении, а во всеобщем социальном  порядке. (Такой же идеологический трюк производится сегодня посредством запретов, которые обрушиваются на нас со всех сторон с целью повторного использования личных отходов, помещения бутылок, газет и т.п. в надлежащие отдельные баки … таким образом, вина и ответственность персонализируются, порицается не общая организация экономики, а наше субъективное отношение, которое следует изменить).

Задача состоит не в изменении нашего внутреннего себя, а в исключении Неприкасаемости как таковой, т.е. не как элемента системы, а самой системы, которая это производит. В отличие от Ганди Амбедкар отчетливо это видел, когда он, как описывает Кистоф Джаффрелот, «подчеркивал тщетность простой отмены Неприкасаемости: это зло являлось продуктом социальной иерархии особого рода, это была целостная кастовая система, которую следовало искоренить: «Те, кто оказываются вне каст (Неприкасаемые) будут существовать, пока есть касты». …Ганди ответил, что, напротив, здесь стоит вопрос об основе Индуизма, цивилизации, которая в своей исходной форме фактически отклоняла иерархию».

В 1927 Амбедкар символически сжег копию Ману-смрити; Ганди же всегда держал в руке копию Бхагавад Гиты – текст, который восхвалял систему Варн в своей исходной четверичной форме. Амбедкар выступил с жесткой критикой Гиты за её контр-революционную защиту кастового порядка. Расхождение Ганди-Амбедкар невозможно преодолеть: это различие между «органическим» решением (разрешающим проблему посредством возвращения к чистоте изначальной не-коррумпированной системы) и действительно радикальным решением (распознавая проблему как «симптом» всей системы, симптом, который может быть разрешен устранением всей системы). Амбедкар ясно видел что структура четырёх каст или система Варн не объединяет четыре элемента, принадлежащие к одному порядку: если первые три касты (жрецы, правители-воины, торговцы-поставщики) образуют консистентное Всё, органическую триаду, то Шудры (рабы) и Неприкасаемые (находятся вне четверичной системы) подобно «азиатскому способу производства» Маркса являются «частью, которая непричастна», несовместимым элементом, который занимает внутри системы место того, что сама система исключает – и таким образом Нерикасаемые оказываются на стороне всеобщности. Или как это сформулировал Амбедкар в своём гениальном каламбуре: «Отверженные (outcasts) будут существовать, пока существуют касты (castes)».

Пока существуют касты, будет существовать избыточный экскрементальный элемент с нулевой ценностью, который, хотя формально и принадлежит системе, не имеет в ней определенного места. Ганди запутал этот парадокс, как если бы гармоничная система была возможна.