Важный здесь термин agency переводится как активность или действие.
Чтобы подойти к субъекту
политической активности или действия Леви Брайант выделяет три типа
субъективности - просвещения,
пост-структурализма и делезианского типа. А образ такого природного явления
как торнадо позволяет несколько
иначе увидеть внутреннюю природу социальной динамики.
Градиент
барометрического давления в атмосфере, разница между массами высокого и низкого
давления приводит к торнадо, сложной вихревой системе. Функцией торнадо, его
целью является «обнуление» градиента.
В случае с торнадо рассматривается поток энергии, создаваемый дифференциальным градиентом (различие барометрического давления), который приводит к появлению характерной организационной структуры (торнадо), действие которой направлено на устранение этого неравновесия или градиента. Эти процессы, конечно, будут различаться в зависимости от специфики исследуемых структур. Очевидно, что способ, которым жизнь откликается на дифференциальные градиенты – полагается что дифференциал здесь это солнечное тепло, отличное от холодной поверхности планеты – будет иным нежели торнадо и гораздо более сложным, но базовый принцип будет тем же: открытые системы, реагирующие на энергетические дифференциалы, порождают само-структурируемую организацию. Читатели знакомые с работами Симондона и Делеза … заметят параллели между подходами Делеза и Симондона к индивидуации и той роли которую играет интенсивное различие в процессах индивидуации (если грубо – индивидуация в этом контексте применяется к рассмотрению того, как формируются сущности, но не тому, как они когнитивно устанавливаются или различаются друг от друга).
Когда
я думаю о субъекте, первым делом возникает вопрос – почему категория субъекта
последнее время стала столь злободневной темой для современной теоретической
мысли? Конечно, субъект как категория уже довольно давно маячит в поле зрения. Пожалуй,
его появление можно связать с Монтенем и Декартом. Через эпоху Просвещения к
немецкому идеализму и позднее эта категория появляется в феноменологии. Про
этот этап истории можно сказать, что категория субъекта в основном отвечает на
эпистемологические вопросы или проблемы знания. Большей частью субъект именует локус
знания и опыта; ведутся споры как следует понимать это «место» (как это делает
Декарт или Юм или Кант или Гуссерль).
Есть, конечно, исключения, но вопрос стоит так: как мыслится субъект в
отношении к знанию (и в современной англо-американской философии субъект по-прежнему
мыслится в основном в контексте эпистемологической проблематики).
В
период «пост-структурализма» субъект стал исчезать (возможно, исключая Лакана);
а если точнее, он превратился в своего рода негативный термин. Здесь – следуя
психонализу, лингвистике Соссюра и некоторым вариантам культурного марксизма –
субъект оказался разновидностью иллюзии, которую следует преодолеть. Так, к
примеру, мы относимся к утверждению
Альтюссера, что субъект это не местоположение активности, а скорее эффект
идеологической интерпелляции, которая производит сущность, которая в свою
очередь воспроизводит систему производственных отношений. У Фуко мы получаем
одновременно: взгляд на знание под вывеской «эпистем», анонимных социальных
структур, где нет субъекта в качестве носителя знания и синтеза (Порядок Вещей); и понимание того, что
различные субъекты формируются как производное власти и различных практик. Также
возможно прочтение Фуко, где субъект является производным в понятиях близких
Альтюссеру, но формируется не в результате «оклика» и узнавания себя как
адресата этого обращения (я думаю что субъекты Фуко несколько более активны,
чем у Альтюссера). При таком подходе субъект опять является не деятелем или
сувереном, а лишь эффектом безличных и анонимных процессов.
Подобным
образом у Жака Деррида утверждается само-присутствие субъекта и его
общественный статус как его исток, что делает его действующим элементом,
которого игра различий устраняет и делает непонятным. Хотя Хайдеггер не имеет
ничего общего с пост-структурализмом, возможно говорить о его критике
субъекта в лекциях о Ницше и работах вроде «Вопроса о технике». Повсюду в этот
период мы сталкиваемся с позицией, что субъект не есть то, как он себе видится,
что это род иллюзии и что в конечном итоге он является следствием более
масштабных безликих процессов …
Заметно,
что в этих дискуссиях категория субъекта претерпевает смещение регистра.
Субъект теперь мыслится не как по преимуществу эпистемологическая категория (как
тот кто знает), но как категория политическая. «Негативно понимаемый субъект» (субъект
который должен быть «деконструирован») здесь выступает местом иллюзии, где мы
ошибочно принимаем себя за суверенного деятеля, обладающего сущностью (как
мужчина или женщина или афро-американец или гетеросексуал или гей и т.д.),
которому не удается распознать, что даже в опыте своего наличного действия он фактически
является рабом; он – эффект власти, ею покоренный, заключеный в тюрьму
социальных сил, которых он не различает, но в то же время удивительным образом
содействует укреплению железной паутины власти, разыгрывая эти безличные
«сценарии». Субъекта здесь следует деконструировать, чтобы обнажились реальные
механизмы власти и чтобы стало возможным подлинное, а не иллюзорное
освобождение. Несколько иначе, следуя Хайдеггеру, субъект представляется
фигурой господства и доминирования, который покоряет сущее и людей, «формируя»
их т.о., чтобы они преобразовались в существа «находящиеся в готовности» для
последующего управления и господства. Здесь субъект должен быть
деконструирован, чтобы пресечь эту нигилистическую и деструктивную волю к
власти, основывающуюся на господстве.
В
современном течении мысли субъект вновь оказывается скорее политической, чем
эпистемологической категорией, но теперь он понимается в позитивном смысле.
Представленный в работах таких мыслителей как Жижек, Бадью, Джонстон, Рансьер и
ряда других, субъект становится не иллюзией и следствием, а скорее местом
«истины», символизируя возможность освобождения, функционируя как место
активности и маркируя условие возможности разрыва с системами подавления. В
просвещенческой парадигме субъект это местоположение вопроса о знании. Для
постструктурализма субъект – это проблематическое место позиции подчинения, как
результат чего-то родственного «идеологическому фальшивому само-узнаванию». В
современной ситуации субъект становится средоточием проблемы освобождения. Если
наши идентичности формируются анонимными социальными силами, которые
превосходят любую индивидуальную активность, и не важно - являются ли они в форме власти в
понимании Фуко, или идеологии в понимании Альтюссера, или культурно
обусловленных структур языка или экономики или чего-то еще, то как же возможно
любое освобождение? Если само «вещество» из которого мы сделаны формируется
этими социальными силами, то как наша «активность» может производить нечто
отличное от воспроизводства этих самых структур подчинения? Я намеренно выделяю
указанные выше «идентичности» поскольку
«расшивание» эквиваленций между субъектом и идентичностью есть ключевой
момент в современной политической мысли касательно субъекта. Субъект более не
будет помечать собой идентичность, «субстанцию», а скорее станет означать то,
что порывает со всякой идентичностью и представляет, таким образом, способность
к разрыву с технологиями субъективации. Оставляя в стороне просвещенческую
концепцию субъекта как местоположения проблемы знания, получаем т.о. две
отчетливые концепции субъекта:
1.
Пост-структуралистская
концепция субъекта: субъект есть идентичность или ряд различных идентичностей,
производимых социальными силами, которые ложным образом навязываются как
местоположения активности и понимаются как имеющие сущностную основу (мужчина,
женщина, белый, черный, гетеросексуал, гей и т.п.); а фактически эта активность
является следствием безличной социальной деятельности по подчинению. Т.о.
субъект должен быть деконструирован если мы намерены избавиться от реальных
источников подчинения, а не просто воспроизводить эти силы. Но кто же в
состоянии это совершить, если мы лишь производные этих социальных сил?
2.
Современная
концепция субъекта: Субъект именует, подобно «числу» ноль, то что не-равно ему
самому – своего рода ничто, пустоту
или негативность – у чего нет постоянно приписываемых предикатов
(идентичности), поскольку всякий предикат идентичности оказывается чем-то
ложным. Мы можем назвать этого субъекта «лакано-сартровско-гегельянским» (сознаю, что многие воспротивятся включению в
этот ряд Сартра, но как однажды сказал Ноа Горвиц, жижекианского субъекта можно
представить как крипто-сартровского или
экзистенциального). Это субъект для которого справедлив эпитет «Я есть то что я
не есть и я не есть то что я есть». Я не есть предикат, с которым себя
идентифицирую, т.е. если я говорю «Я порабощен», то в этом уже содержится
дурная вера или лживый характер такого
само-описания – однако я также являюсь этими самыми предикатами. Я – неизбывная
неспособность быть тем в качестве кого я себя принимаю и не быть… Субъект, т.о.
именует нечто, превосходящее все предикации, откуда все предикаты соскальзывают
и, следовательно, это что-то, у чего не может быть никакой субстанциональности.
Если кратко, субъект это сущностный провал всякой идентичности. И по этой самой
причине он есть некая пустота или ничто, что тем не менее может быть
«маркировано» или что обладает своего рода квази-бытием. Субъект это также
имя неизбежного облома всех технологий субъективации, как раз потому, что
предикаты подчинения с необходимостью терпят неудачу (как пытается
продемонстрировать Миллер в своей трактовке «шва»- “Suture“).
В
ответ на пост-структуралистское вопрошание – кто деконструирует субъекта
идентичности, современная мысль похоже готова сказать – ни-что и ни-кто.
Однако, эти ничто и никто все же несут на себе метку, всё же являются избытком,
который маркирует разрушение всякой идентичности, интерпелляции, субъективации
или предикации открывая пространство сопротивления и дискуссии, где эмансипация
становится возможной. Субъект как пустое место превращается в место свободы,
сопротивления, активности. Он маркирует пространство действия, где не
происходит сверхдетерминации в силовых полях социальной структуры, социальных
сил или власти. Причина как раз в том, что он с необходимостью ускользает от
всех этих сил и технологий; что он является избыточным при всех субъективациях.
А
затем Леви Брайант отталкиваясь от «пустотного» характера субъекта неожиданно вводит
проблему физикалистского толка (ссылаясь на рецензию Скотта Бэккера на работу
Адриана Джонстона Пролегомены ко всякому
будущему материализму):
1.
Должно быть что-то «магическое» в таком взгляде на субъекта … когда …
нарушаются законы физики. Как привести субъекта к согласию с подлинным
натурализмом и материализмом (которые на сегодня принимаются как единственно надежные
онтологические позиции)?
2.
Совершенно не ясно … как ничто или пустота может быть местоположением
активности. Это, по-моему, особенно касается случая лаканианского субъекта,
который является чем-то вроде пустого квадрата или циркулирующим сбоем в цепи
означающих, что я никогда не смогу в полной мере идентифицировать с собой. Не
будет ли такой субъект чисто алгоритмическим, что принципиально отличается от
того, что мы подразумеваем под активностью?
Подобным
образом, в случае Бадью трудно увидеть откуда появляются «решающие критерии»
для принятия решения о неразрешимом событии (отметим, как Бадью совершает здесь
движение в духе философского дзюдо, принимая дерридеанскую неразрашимость в
буквальной формулировке, а затем изрекая «мы должны это решить!» …
Восхитительно!). Проблема в том, что если понимать Бадью буквально, то, похоже,
мы сталкиваемся с выбором: Или у нас есть критерий принятия
решения и этот критерий возникает из нашей «интерпелляции» (или «субъективации»),
т.о. возвращаемся к пост-структуралистской проблеме. Или же возникает решение рассматривать событие как нечто вроде
прыжка веры в духе Кьеркегора, т.е. как то, что обладает магической природой и,
следовательно, заставляет недоумевать – как такая позиция может согласовываться
с материализмом и натурализмом (возможно, кто-то скажет что материализм и
натурализм должны ошибаться, но я просто не считаю это удовлетворительным).
Итак,
Леви Брайант намечает третью опцию - представить субъекта как особый тип
системы для разрешения дифференциальных градиентов.
Это
будет спинозистско-делезианско-термодинамическая концепция субъекта. Я понимаю,
насколько странным будет задействовать категорию субъекта в
делезо-спинозистской парадигме, но пусть будет так. Субъект как и, скажем,
морковь, интенциональны. Такой субъект, которого я с трудом представляю, будет
иметь пару преимуществ.
Первое – он будет в полном согласии с материализмом и магией, не производя
магических или идеалистических разрывов для самообъяснения. Здесь сердцевина
моего восхищения работой Бэккера (не отменяя моей надежды что он не прав):
первое – он непрестанно отвергает трансцендентальные аргументы (Х является
условием для науки и познания, следовательно Х должно существовать) как способ
выдать желаемое за действительное …., требуя взамен предоставить
натуралистическое обоснование активности если таковая фактически существует
(возможно её нет и мы по сути уподобляемся компьютерам и вовсе не имеем
интенциональности).Таким образом, его постановка вопроса наиболее честная и
прямая из возможных (чего не скажешь о его ответах, придерживающихся
каузального детерминизма… ).
Второе, необходимо представить конкретное описание того, как нечто понимаемое
как активность (agency) может базироваться на глубоком
эмпирическом знании неврологических систем в отличие от простых концептуальных,
трансцендентальных априорий. Это способ
постановки подлинно философской задачи: никакого обмана, никаких трюков, никаких
метафизических сущностей. Такой подход к мышлению требует мужества отказаться
от пустых деклараций; например, такие утверждения как «наука ничего не знает об
объектах» или риторическое осуждение «сциентизма» как способ не пытаться думать
о том, что лишает нас покоя (не было бы ни Декарта, Спинозы и Лейбница если бы
они занимались поисками стратегии разъяснения что нам являют новые математика и
наука).
Такое
представление субъекта будет дифференциальным. Градиентом является то, что себе
не равно ... Когда мы говорим о субъекте или негативном субъекте
пост-структурализма, мы имеем в виду гиломорфическую модель, где некий трафарет
или форма участвуют в структурировании человеческого тела и сознания. Если
кратко, речь идет о модели идентичности подобной отношению между формочкой для
выпекания и тестом. Напротив, модель в основании которой лежит градиент,
включает не-идентичность или дифференциал. В свою очередь эта не-идентичность
производит другую не-идентичность, т.о. мы получем паттерн организации. Субъект
будет особой процессуальной схематичной структурой, которой не удается
соответствовать системе морфогенетических социальных сил и укладов. Он
становится силой разрыва.
Похоже, возникает проблема с логикой Кристиана Торна в его статье «К политическим онтологам». Когда мы
говорим о сопротивлении, мы желаем получить что-то аппроксимирующее выбор: рефлексивность, само-рефлексивность
или, короче - активность (agency). Однако
когда мы смотрим на эти проблемы политического освобождения и сопротивления из
онтологической перспективы, мы также имеем в виду ситуации когда всё происходит
само собой. Торнадо не делает выбора о своем возникновении, оно просто возникает,
когда наличествуют необходимые градиенты барометрического давления. Это как раз
та разновидность вещей, с которыми мы не спорим обсуждая подчинение, поскольку отчетливо
сознаем, что сопротивление в этих обстоятельствах не имеет места. ... Это
задача с понятием политической физики. Каким-то образом она упускает измерение
субъективного включения и решения. Я не знаю как ввести это измерение в
структуру, которую стараюсь продумать, а также не вижу иной позиции способной
на это ...
Комментариев нет:
Отправить комментарий