Когнитивный капитализм

McKenzie Wark

Не вдаваясь в детали, мы имеем три способа мыслить капитализм исторически. Первый отсылает к марксовой теории и большей частью трактует капитал как нечто непреходящее. Формы представления могут различаться, но суть не меняется вплоть до революции, которая странным образом не происходит.

Второй способ более историчен. К примеру, нормативная теория рисует здесь убедительный портрет т.н. фордистской системы регулирования. Эта  версия капитализма имеет свои этапы, каждый со своими качественными отличиями. Но возникают очевидные затруднения с нынешним моментом, который может быть описан только негативным образом через нехватку атрибутов прошлого этапа. А именно речь идет о пост-фордизме. В общем, когда изменения описываются через модификаторы, как пост- или не- или поздний, мыслится не специфичность исторического этапа, а просто говорится, что он похож или отличен от чего-то другого.

Третий подход пытается определить особенность социальной формации 21-го века. Прекрасным примером  является работа Yann Moulier BoutangКогнитивныйкапитализм (2011). Как пишет Бутан, «когнитивный капитализм это парадигма или соответствующая исследовательская программа, которая устанавливает альтернативу пост-фордизму».  Он уже не принимает фордизм как некую норму и определенно не вязнет в болоте теорий непреходящего капитализма. Его внимание приковано к «новым векторам получения богатства».

Проект амбициозен, поскольку даже крупнейшие поклонники капитализма не всегда владеют ключом к его описанию. Наверное прав был Френсис Фукуяма и новых идей уже нет, а есть только комедии и трагедии повторения. Но Бутан хочет отступить на шаг от пост-ситуационистской мысли, идёт ли речь о Бодрийяре или прочих, для кого капитал становится абсолютом, и всякая политика исключается: «настолько ли абсолютен этот капитализм?»

Здесь скорее звучит призыв к новому анализу: «что-то вроде небольшой программы дефрагментации для интеллектуального жесткого диска марксизма». Будем ли мы по-прежнему упрямо держаться перспективы стоимости рабочего времени, выгоды или нехватки ресурсов, чтобы измерить богатство, которое в новой парадигме базируется на продолжительности жизни и избытке знания?»

Метод Бутана, как и подход Tiziana Terranova, обрёл форму под влиянием итальянской традиции и привержен сходной точке зрения на живой труд. Подобным образом отправной точкой Бутана является Grundrisse Маркса, особенно «Фрагмент о машинах», в частности – идея общественного разума (general intellect). Если бы машина времени перенесла Маркса в сегодняшнюю Калифорнию, то он мог бы обнаружить, что существенная часть работы здесь необъяснима через обращение к нехватке ресурсов и физическому труду. Здесь имела место еще одна «великая трансформация»… После меркантилистского и промышленного капитализма приходит когнитивный капитализм.

Промышленный капитализм в своей помпезности – школа регуляционизма называет его фордизм – характеризовался дешевой энергией, импортом иностранной рабочей силы, доступностью сырья, полной занятостью, устойчивым курсом валюты, низкой или даже отрицательной процентной ставкой, ценовой инфляцией и ростом заработной платы  при росте производительности труда. Но вместо того, чтобы концентрироваться на  сломе этой системы, что характерно для регуляционистов, Бутан в большей степени интересуется тем, что идёт на смену.

Бутан старается не использовать термин «неолиберал», который очень часто звучит в качестве лингвистического оператора  для придания смысла контрастам этой эпохи. Ключевой особенностью нашего времени является возвышение финансов, но для Бутана ни финансовая идеология ни финансовые спекуляции не являются ключевым фактором. Что нуждается в прояснении – это возвышение финансов.

Объяснение оказывается занятным. С преобразованием интеллектуальной деятельности в рыночные активы работа дематериализуется и очертания компании становятся нечеткими. Расчет финансовых результатов является способом оценки стоимости производства, когда продуктивность - это уже не только труд и вещи. Финансы одновременно прогнозируют и реализуют фьючерсы, через которые частные компании извлекают прибавочную стоимость из сообщества знаний, где границы того, кто чем «владеет» никогда не являются отчетливыми.

Однако у когнитивного капитализма есть свои проблемы. Именно сегодня мы являемся свидетелями краха безмерного извлечения ресурсов без оглядки на ограничения. Это время «мести факторов внешнего порядка» и хищнического истребления «био-фонда», когда «город превращается в не-город». Глобальный урбанистический кризис – то, что Mike Davis называет Планетой трущоб (2006) – свидетельствует об истощении позитивных внешних факторов (externalities), от которых капитал находился в зависимости. Другой подход к этой проблеме у Paul Burkett, который, следуя Марксу, рассматривает ресурсы – природные и человеческие – которые капитал использует «бесплатно».

Эти затруднения когнитивный капитализм явно не в состоянии разрешить. Что у него  получилось после само-структурирования, это решение задачи эффективности сети. Создание стоимости сегодня базируется на общественных благах, на сложных процессах и таких вещах, которым сложно назначить цену. Расчет финансовых результатов берет на себя эту сложность.

Бутан следует за Лаззарато говоря о «нематериальном труде» (термин который мне никогда не нравился)… Я полагаю важным придерживаться материальности наук и технологий, выросших на информации. Действительно, информация изменяет способ мыслить о том, что может являться «материей» для материализма. Для Бутана и Лаззарато капитализм изменился таким образом, что «ключевым моментом  теперь является не расходование человеческой рабочей силы, а использование силы изобретательности». Сегодня потенциал будущих инноваций включается в определение цены будущих возможностей.

Полагается, что нематериальный труд станет развитием марксовой категории абстрактного труда, совокупности определенной рабочей силы, составляющей общественно необходимое рабочее время, или того рабочего времени, стоимость которого воплощается в меновой стоимости, когда товары успешно продаются. Но возможно здесь необходимо более основательное переосмысление роли информации в производстве.

Бутанг полагает, что в наиболее передовых центрах – которые ситуационисты называли сверх-развитым миром – появляется новая форма капитализма. «Мы называем это мутирующим капитализмом – который теперь должен взаимодействовать с новой структурой зависимых трудовых ресурсов (в основном «на зарплате») – «когнитивным капитализмом», поскольку он должен иметь дело с коллективной когнитивной рабочей силой, живым трудом, а не просто мускульной силой, потребляемой машинами, приводимыми в действие энергией «ископаемого топлива»». Подобно итальянским воркеристам (workerists), упор делается на живой труд, с той особенностью, что для Бутана когнитивный капитализм в большей степени зависит от живого труда.

Когнитивный капитализм не ограничивается технологическим сектором. Как я подчеркиваю в Телестезии (Telesthesia, 2013), если взглянуть на  500 компаний из списка Fortune, поражает насколько все они теперь в том или ином виде зависят от когнитивного труда, будь это R+D (исследования и разработки), или логистика, или нематериальные активы, ведающие аурой брэндов и продуктовых линий.

Не так просто разобраться с экзогенным развитием производительных сил. И это не возвращение к тезису «информационного общества» Даниэла Белла и других, теории, которая в смущении отворачивалась от сложностей капитализма. Здесь речь идет о власти и гегемонии, а не только лишь линейном техническом росте. К примеру, интересно наблюдать, как Америка расходует на выборы огромные миллиарды долларов, поддерживая и защищая государство, основанное на индустрии ископаемого топлива, а эти новые виды передового капитала не видят в этом ничего архаического. Бутан указывает на более сложный способ понимания «капитала» чем у итальянцев, для которых он всегда примерно одно и то же, и всегда явно отражает борьбу сил труда за повышение заработной платы.  

Бутан также хочет отделить знания от информации, и избежать фетишизации последней. Работа со знаниями есть способ, которым производится информация. Это благотворно. Однако, разве не совершенно подобным образом -  как омертвленный труд, застывший в основном капитале, овладевает живым трудом, так же мертвое знание, воплощенное в информационных системах, может извлекаться из живого труда работников знания? Не в этом ли состоит сущность эры «больших данных» (big data)? Наверное, после эпохи «примитивного накопления», построенной на цикле «К-И-К», происходит сдвиг к более зрелой форме «И-К-И», где информационные системы приводят производство живого знания к присущей им форме, и нацеливают на извлечение большей информации, ставя её во главу (I-prime). Потому я скептичен в отношении одного из ключевых тезисов у Бутана: «… новизна, которой мы свидетели, состоит в центральном положении живого труда, который однако не расходуется и не сводится к омертвленному труду в технике».

Полагаю весьма полезным сосредоточиться на познании как разновидности труда, а не полагаться наперед на буржуазную классификацию, где возможен разговор об «интеллектуальном капитале» без учета того, где и как он производился. Бутан также удерживает дистанцию от про-государственных схем школы регулирования (regulation school), стремящихся вернуться к чему-то наподобие индустриального мира с кейнсианским властным инструментарием, для которого вопрос финансов сводится к извлечению ренты.

Хотелось бы знать больше о политике союза «наука + труд», который у Бутана связывается с французскими коммунистами послевоенных лет. В Британии это называлось «Бернализм» по имени Дж.Бернала. Пользу этой традиции я усматриваю в том, что в отличие от Бутана и прочих она видит здесь не новые разновидности  труда, а потенциальный союз труда  с совершенно другим классом – который я уже называл классом хакеров.

С учетом того насколько иначе видит Бутан когнитивный труд в отношении к труду физическому, я задаюсь вопросом – почему этот феномен вообще должен рассматриваться как труд, а не как социальное действие совершенно другого типа. Бутан, по крайней мере, дискутирует такую возможность, когда упоминает идею «когнитариата» Франко Берарди и «кибертариата» Урсулы Хувс (Ursula Huws), но понимание вопроса о классах, которые здесь возникают и  уже сами воспроизводят эту парадигму, пока не сформировалось. 

Симптоматичным здесь мне кажется появление новых типов отношений собственности, т.н. «интеллектуальная собственность», которая превратилась в право частной собственности и была расширена, чтобы покрыть весь возможный диапазон информационных продуктов. Понимая это, Бутан пишет: «Одним из симптомов, указывающих, что и способ производства и производственные капиталистические отношения претерпевают изменения, является сегодня важность нагнетаемая институциональной правовой проблематикой. Никогда не было столько разговоров о правах собственности, от противоборства до попыток их переопределения». Похоже, давление будет нарастать.

Конечно, Бутан не относится к тем, кто полагает, что «новая экономика» по  неким чудесным обстоятельствам является «невесомой». Он указывает, что она вовсе не исключает материального производства и его перекомпоновку в пространстве и времени. «Происходит не только радикальное изменение параметров пространства и времени, но и радикальный пересмотр тех образов, которые подспудно влияют на представление о деятельности, о производящем деятеле/агенте, как и концепций производства, производителя, существования и условий жизни на Земле». Хотя Бутан не идёт дальше, я продолжу: разве это не просто новая стадия капитализма, а совершенно новый способ производства? Что если это не капитализм, а нечто похуже? Думаю, необходим мысленный эксперимент – всегда ли концепция «капитализма» должна быть состоятельной, как историческая? Нам нужна особая чувствительность к тем условиям, при которых можно с уверенностью сказать, что он трансформировался во что-то совсем иное.  

Но всякий раз, когда выдвигаются подобные идеи, контр-аргументы быстро скатываются к тому или иному идеологическому клише. Например – если полагать что это уже не капитализм, значит соглашаться, например, с версией Калифорнийской Идеологии (TheCalifornian Ideology) и доверчиво попадать в сети торговцев зельем от нью-эйдж. Но разве мысль о том, что нечто завершилось, автоматически означает веру в то, что нечто пришло на смену? Это вовсе не очевидно. Отсюда скорее просматривается бедность воображения сегодняшних (псевдо-) Марксистов, которым видится лишь непреходящий Капитал. У них определенно будут сложности с тезисом Бутана о новой стадии,  а потому излишне говорить, что мысленный эксперимент с тем, что идёт на смену, буквально недоступен для продумывания. Т.о. усиливаю акцент  мысли Бутана: «не ставится ли здесь под вопрос капиталистический способ производства в целом, а не только доминирующая система накопления?»   

Но я отвлекся. Бутан питает живой интерес к очевидному факту, что в определенных местах сверх-развитого мира компании исповедуют Калифорнийскую Идеологию, и тем не менее они «открыли и разработали новую форму стоимости». Он пытается их каталогизировать. Когнитивный капитализм воздействует на все отрасли. Во всю ширь новых технологий возрастает мощь не-материального. Но технические новации являются теперь не экзогенным ресурсом, а той  самой вещью, которая является целью накопления. Производство стоимости приходит в зависимость от социального взаимодействия и накопленного знания. Усложнение рынков означает повышение эффективности, которую невозможно обеспечить масштабированием экономик. Потребление превратилось в производительную составляющую исследований и разработок. Сегодня информация управляет производственным циклом в реальном времени. Большинство производств имеют множество входящих потоков, включая новые разновидности труда. Уже существуют новые пространственные формы производственных систем, включая кластеризацию. Происходит кризис прав собственности параллельно с попытками захвата позитивных внешних факторов (positive externalities) бизнеса успешными фирмами. 

Когнитивный капитализм находится в поиске пространственных и институциональных форм, которые позволят ему извлекать пользу из вещей иначе, чем посредством традиционного труда, включая все эти штуки, называемые авторами от Terranova до Trebor Scholz не-трудовым или дигитальным трудом. Отсюда – возвышение сетей, как третьей организационной формы наряду с рынком и иерархией. Сети действуют быстро при поиске и определении ресурсов, когда недостаёт времени, внимания и усердия. Аспектами «труда»  становятся взаимодействие, активное реагирование, независимость и изобретательность и такой труд сложно измерять в единицах времени. (Мы всё еще говорим о труде?)

Что мотивирует эту новую форму "(не)труда" помимо богатства или власти – это libido sciendi или жажда знаний. Бутан: «При когнитивном капитализме мы являемся свидетелями появления систематичной эксплуатации этой третьей страсти – или желания -  как фактора эффективности человеческой активности, помещенной в сферу предприимчивости… Моей референцией здесь является libido sciendi – страсть к познанию и вкус к игре знаний».

... Возможно, страсти являются более широкой проблемой и поэтому в Спектакле Дезинтеграции (The Spectacle of Disintegration, 2013) я обращаюсь к Шарлю Фурье и его теории двенадцати страстей. Пожалуй лучше сказать, что одной из сторон сегодняшней экономики является эффективное задействование этих всех двенадцати страстей, из которых libido sciendi – или парология (parology) по Лиотару (непрерывное взаимовдохновляющее производство смыслов в диалоге) – лишь одна в ряду.

Как уже показал Pekka Himanen в Этике Хакера (The Hacker Ethic, 2002), имеет место различное отношение как ко времени так и желанию в работе, которую Бутан называет когнитивным трудом и что я поименовал классом хакеров. Иногда их могут мотивировать либертарианские идеологии, но как показала Gabriella Coleman, реалистичная "этнография" хакеров обнаруживает более пёстрое идеологическое поле. Не так, как это традиционно рисовалось для рабочей силы, но здесь нет и поглощающей привязанности к малым буржуазным грёзам, либертарианским или иным.

Следуя за Люком Болтански и Эвом Кьяпелло, Бутан видит развитие труда после фордизма в ассимиляции «мятежа» из арсенала маргинальных форм труда. «Труд начинает рядить себя в одежды художника или профессора. Ценность креативности становится воспринимаемой для задействования интеллектуальным капитализмом только в той мере, в которой она продвигается как ценность, сначала в виде эксперимента, а затем как норма жизни». Следовательно, как минимум отчасти, «хакер как личность ближе к креативному художнику и профессору в башне из слоновой кости, нежели к любителю риска или стяжателю-индивидуалисту». Этим, однако, не исчерпывается взгляд на возвышение «ботана-программиста» (‘Brogrammer’), продукта элитных американских университетов, которые больше изучают программирование чем посещают школы бизнеса и для которых технология есть лишь средство проникновения в бизнес. Этнографические аспекты класса всегда замысловаты. 

Однако, хотя эта старт-ап культура и взращивается чтобы произвести тип мелко-буржуазной личности, не всякий кул-эйд (товарный знак растворимого порошка для приготовления фруктовых прохладительных напитков) является напитком. Предстоит обнаружить здесь своего рода вторую степень эксплуатации, не трудовых ресурсов как таковых, но чьей-то способности взламывать, изобретать, преобразовывать информацию. Кто знает? Можно задаться вопросом о разделении в этом появляющемся способе производства между трудовыми ресурсами и креативом, который лежал в основании совершенно провидческой ситуационистской критики политической экономии Асгера Йорна. Для Бутана это новое разделение подобно различию между «свободным» рабочим и рабом при меркантилистском капитализме – я же отмечаю здесь различие двух разных классов.

Возможно, следует задать вопрос – не указывает ли напряженность внутри правящего класса на формирование другого типа правящего класса. Одна часть правящего класса действительно настаивает на сокрытии информации в жестких формах частной собственности, другая – этого не делает. Одна часть утратила способность производства информационных продуктов привязанных к физическим объектам и торгует ими как будто они являются просто физическими объектами. Вопрос касается не только вещей вроде фильмов или музыки, но также и лекарств и во всё большей степени касается товаров сложных в изготовлении. Ведь уже можно приобрести довольно неплохую подделку айпэда за часть от цены настоящего.

Здесь возникает напряженность, поскольку есть другой способ производства стоимости, совершенно текучий и неопределенный, при котором социальное знание обращается в продукт. Можно представлять это как неустойчивость в правящем классе, который не знает какой из способов важнее, или же обе тенденции могут совпадать во времени. Или здесь даже имеет место трещина между различными типами правящего класса: один всё еще зависит от привлечения дополнительной рабочей силы и продажи товаров, другой – напротив, обусловлен информационными асимметриями, которые сами собой управляют социальным творчеством.

У Бутана рынки действуют как мультипликатор и вектор для стоимостей производимых иными способами. «Подобно гиганту Антею, который может подпитать свои силы только стоя на земле, когнитивный капитализм, чья цель – производство стоимости (а не товары и потребительская стоимость), нуждается в умножении контактов с обществом, находящимся в движении, с живой активностью». Предпринимательский разум теперь занят обращением социальных сетей в стоимость. Предприниматель – это серфингист, который не создаёт волну. Здесь Бутан, подобно Марксу, понимает создание стоимости через уход за кулисы, сокрытие процесса в невидимой работе товарного фетишизма. Как если бы мир в своей полноте возник в мозгу Стива Джобса. Когнитивный капитал на обществе знания основывается, но им не является. 

Тактически полезно различать взглядом когнитивный и промышленный капитал. «Реальность провоцирует нас свести к минимуму, насколько возможно, эту фазу, когда когнитивный и промышленный капитализм могут выстраивать противо-естественные союзы, чтобы контролировать, сдерживать или разрушать освободительную мощь общества знаний». Может быть между ними имеются трещины, которые возможно задействовать в интересах всех обездоленных.

Яркой метафорой Бутан говорит о правящем классе, который уже понял, каким образом удерживать производительные трудовые ресурсы своих рабочих пчёл, когда они приносят мёд, но еще только лишь задумывается как овладеть полезностью их усилий по «опылению». То, что Бутан называет обществом знания, лежащим в основании когнитивного капитализма, как раз и есть это опыление, эта практика творения мира объединенными усилиями человеческих и не-человеческих существ. Итак: «Когнитивный капитализм воспроизводит в увеличенном масштабе старое противоречие, описанное Марксом, между обобществлением производства и правилами присвоения стоимости».

В статье «Бегство из Двойственной Империи» (Escape from the Dual Empire, 2003) я вел речь о двойственной природе этого нарождающегося способа производства, где взгляд с одной стороны занят поисками способов коммодификации знания в форме информации для продажи на рынке, а с другой -  занят тем же самым, но при производстве военной продукции для продажи исключительно государству. Это тему возможно развить за пределы того что говорится здесь или у Бутана. Военные истоки Кремниевой долины будут скорее невидимы в исследовании Бутана.

Бутан понимает ту прекарность, которая вырастает из современной, довольно дезорганизованной фазы классовой борьбы, когда «вовлечение множества в работу за-бесплатно является генеральной линией когнитивного капитализма». Когнитивный капитал одновременно зависим от усилий по опылению в обществе знаний, которое строится на социал-демократической конвенции и, тем не менее, подрывает этот процесс на каждом шаге. «Знание превращается в сырье, но теперь оно производит действительное «классовое» разделение…»

До сих пор единственным способом управления этой неразберихой, действующим лишь отчасти, были, что удивительно, финансы. «Финансы, можно сказать, единственный способ «управления» сущностной неустойчивостью когнитивного капитализма, даже если они сами вносят новые факторы нестабильности…» Т.о. «для школы мысли когнитивного капитализма гибкое производство и  финансовые показатели рассматриваются в подчиненности достижению постоянной инновации (субстанция стоимости)».

Стоимость компаний обращается в нематериальные активы, и правила бух.учета не вполне учитывают стоимость знания, заключенного в фирмах. Финансы - это способ оценки и удержания стоимости внешних факторов, от которых компании зависят в действительности. Цена складывается через формирование совокупного мнения трейдеров. Финансовые рынки сами являются частью продолжительного привлечения публики как ресурса. «Можно даже утверждать, что одним из главных действий когнитивного капитализма является производство различных типов публики, среди которых публика фондового рынка не является последней в ряду». Это новый и провокативный тезис.

Завершая «Манифест общества опыления», Бутан замечает, что сегодня имеет место «богатство в обществе, но бедность – в социальной организации…». «Человеческий киборг» обретает существование по мере того как когнитивный капитализм распространяет власть над самой жизнью. По Бутану приватизация общественной кооперации регрессивна. Особенно когда одна «настоятельность проблемы окружающей среды» должна вопрошать о приоритетах способа производства, который стремится к большей власти над внешними факторами, за которые он не платит. «Единственный момент, упущенный нашими кудесниками, пиратами и конкистадорами, это то, что опыление требует существования пчел!»