Прекарность и политика перформатива

Dispossession: The Performative in the Political 

Athena Athanasiou and Judith Butler. 2013

Лишенностью называем состояние тех, кто потерял свою землю, гражданство, имущество, а если шире – принадлежность к миру. В работе, построенной в форме диалога, Джудит Батлер и Атена Атанасиу рассматривают лишенность вне привычной логики обладания - фирменного знака капитализма, либерализма и гуманизма. Может ли лишенность одновременно определять политические отклики и протест против лишения гражданских прав, вызванный несправедливым лишением земли, экономики, политической власти и базовых условий жизни?

В контексте неолиберальной экспроприации труда и самой жизни, лишенность производит перформативное состояние, одновременно ранит несправедливостью и побуждает к действию. В восстаниях последнего времени формируется альтернативная политическая и аффективная экономия публичных тел. Прекарные тела выходят на улицу – под натиском полицейских сил они выступают и с позиции своей лишенности, и сопротивляясь ей. Эти тела выступают в коллективном взаимодействии, организуясь без и вопреки иерархии, не желая рассеиваться: они требуют уважения. В фокусе работы агонистическая и ничем не ограниченная телесность и витальность толпы, формирующейся в городах, которая выступает против политической и экономической обездоленности, перформативным образом устраняя суверенного субъекта и его правомочия.

Экс-проприируя перформатив (Глава 11)

АА: Вы уже упоминали различные ресурсы, которые народ и движения используют, борясь и восставая «изнутри и против» напирающей несправедливости нашего времени. Мне кажется, что такие случаи коллективного сопротивления требуют обратить внимание на важность политики перформатива для прекарной политики. Фактически, проект критической мысли в отношении не-владения (лишенности) вне логики владения, как ресурс для пере-ориентации политики, возвращает нас к вопросу, касающемуся  присваивающего и экспроприирующего действия перформатива.  

Пытаясь понятийно выстроить отношение перформативности к прекарной политике, постоянно сталкиваешься с вопросами: До какой степени перформатив определяется грузом своих прежних историй?  Является ли пере-означивание перформатива  или пере-освоение нормы, к примеру, просто возвращением назад, захватом или избавлением от нормы в её установившемся смысле?

Перформатив с необходимостью предполагается в палеонимии (палеонимия - термин Деррида - метод в соответствии с которым старые именования могут использоваться в новых обстоятельствах, когда существующие термины неадекватны) понимания проприации (= принятие в качестве собственного - аппроприации, ре-аппроприации, мис-аппроприации или экспроприации), которая его авторизует и  в это же самое время способна проявить или даже изменить его установившиеся границы. Возможно, критическая работа негативности даёт шанс отследить возможности того, что Джудит Батлер назвала «перформативной неожиданностью» - внутренней и неограниченной возможностью несрабатывания диалектики, вследствие чего диалектика должна повлечь постоянное возобновление различия для установления порядка. И возможно именно таким образом политика перфоматива обнаруживает в себе следы того, что Жан-Люк Нанси именует «беспокойством негативного».  

Мне кажется, что здесь востребована концепция диалектики, содержащая потенциал разрушения собственной логики бинарной транспонируемости, и которая соответственно появится как устойчивое  и многослойное поле боя, без запрограммированного и непременного разрешения конфликта – без завершающего слова, так сказать. Даже если нормы перформативно производят и формируют нас по умолчанию, возможность критического инициирования и пере-означивания нормализованного порядка остаётся открытой. Но, можно добавить, таким же образом работают врата Закона.

Речь идет о притче Кафки «Врата Закона», где «открытость» Закона может предполагать опасности пере-нормировки и взыскания, порожденные новыми или реанимированными конфигурациями госуправляемости (governmentality). Конечно, эта сцена изъятия закона или из закона не должна вести нас к упрощенному представлению о законе, ни как парадигме власти, по умолчанию монолитной и неподвижной, ни как набору типовых средств нормализации.

Как писал Деррида, власть закона состоит в его совершенной открытости (незавершенности), в его не-претворенности. Бесконечное отсрочивание доступа субъекта к закону продиктовано самим законом: закон черпает свою силу из постоянного откладывания своего исполнения, из того что его ворота всегда заранее распахнуты. Субъект, который ищет доступа к закону обречен стоять в положении постоянного предположения и предчувствия, всегда перед законом, перед той апорией которая и есть закон. Но моё обращение работе Кафки «Перед законом» продиктовано иной проблематикой: Я хочу спросить - можем ли мы помыслить перформативность совместно с (или посредством) мессианическим?

К этому вопросу подталкивает мысль из предисловия ко второму изданию Гендерного Беспокойства (работа Джудит Батлер) о том, что формула гендерной перформативности была вдохновлена анализом Жаком Деррида этой притчи. Потому я хотела бы вместе с вами обдумать следствия из рассмотрения перформативности не только через рассмотрение Жаком Деррида философии языка Остина, но и через его прочтение Кафки. Я чувствую, что такая перспектива вовлекает перформативность в работу негативного мессианизма. Понятно, что в универсуме Кафки мессианизм оформляется только негативно, через полное отсутствие мессианического искупления: приход мессии происходит только день спустя, не в последний день, а в самый последний; в тот самый, который, предположительно, всегда будет отсрочен.

Такая конфигурация мессианического существенно отличается от монотеистического религиозного мессианизма, который воспринимает пришествие как полное осуществление Закона. Негативный мессианизм Кафки попадает в резонанс с еретическим не-телеологическим историческим материализмом Вальтера Беньямина, историческим материализмом, глубоко пропитанным его иудейским мессианизмом и упорным настоянием на непредсказуемой открытости истории. Т.е. меня интересует, что говорит нам о перформативности эта незавершенная, взаимоисключающая и радикально открытая темпоральность (основанная на негативном мессианизме).

JB: Я недостаточно размышляла о мессианическом внутри перформативности, но вы пришли мне на помощь и я готова рассмотреть, как это работает. Это правда, что прочтение Жаком Деррида притчи «Перед законом» помогло мне понять, каким образом сила и обещание закона могут оказаться эффектом его предвосхищения. В конце концов, ожидающий перед вратами закона, предполагает, что человек, который охраняет ворота имеет на это власть, он также предполагает что есть какая-то внутренняя истина в отношении закона, к которому он получит вполне телесный доступ.

Когда страж на вратах утверждает, что закон существует только для этого человека, и что он теперь, когда человек умирает, закроет ворота, мы остаемся в двусмысленном положении: что истина закона навсегда останется недостижимой, но также что истина закона может предвкушаться в течение жизни, и что завершение жизни является концом этого ожидания. Закон производится и развивается всё время, когда к нему взывают в  сцене его ожидания. В то же время, хотя закон производится снова и снова, он никогда не становится реальностью в полном или окончательном виде.

Когда я впервые ознакомилась с методом Деррида, я поняла как выстраиваются  доводы о «внутренней сущности» гендера,  каковой повсеместно утверждался в популярном и медицинском дискурсах; но внутри тех те самых дискурсов эта «сущность» оказалось менее устойчивой и надежной чем предполагалось. Если в перформативе содержится мессианический смысл, это несомненно будет способом мыслить о такой опережающей форме постулирования, которая не достигает своей окончательности.

Если мыслить в контексте того, что я называла правом на жизнь, то перформатив станет опытом артикуляции, который даёт существование разомкнутой реальности. «Разомкнутость» понимается как такой способ описания этой неопределенности, который означивает опыт свободы вне телеологии (и эсхатологии). Прекарность играет здесь ключевую роль, если мы намерены понять этот самый опыт как телесную борьбу за жизнь, за сохранение себя. Хотя не все формы переживаемой свободы фокусируются на свободе выживания, никакой такой опыт не возможен без свободы жить.