Если Делез заявлял что
информационный язык управления трансформировал индивидуальность человеческого
субъекта в бесконечно дробимые цифры, которые постоянно подвергаются пересборке
в пунктах контроля, то современная ре-конфигурация субъекта на языке данных
(Cheney-Lippold, We are Data and the Making of our Digital Selves,2017)
скорее сводит человеческое сознание к вычислительным схемам бездумного принятия
решений. Будучи ввергнут в сети ИИ, которые пребывают в непрерывном научении
друг у друга, сегодняшний субъект конфигурируется автоматизированной
архитектурой вычислительного суверенитета (Браттон): автоматизированной
техно-инфраструктурой, которая подчинила все уровни принятия решений заданным
наборам вероятностей. Образ автоматизированного субъекта т.о. коренится сегодня
в дэйта-детерминированности решения, где бездушная исчислимость раскрывает
ситуацию человека, как лишенного трансцендентального инструментария разума.
Однако, если автоматизация принятия решений развенчала трансцендентальную
модель само-определения субъекта, то следует задать вопрос: каковы последствия этого
отступления от осознанного познания в свете того, что Denisa Ferreira Da Silva
(Toward a Global Idea of Race, 2007) называет аналитическим и
историческим производством глобальной идеи расы, а именно - колониализма,
научной и исторической аналитики мира, уже усвоенной машинами для формирования
автоматизированного субъекта?
Согласно da Silva аналитика расы как
научный проект, устремленный к "истине человека", использует
трансцендентальный инструментарий разума в качестве концептуального пойэзиса,
который воспроизводит прозрачное Я, соответствующее которому сжатие мира сразу
же пере-устанавливается вне человеческой схемы репрезентации. Другими словами и
в контексте глобальной идеи расы, действующей посредством трансцендентального
инструмента разума: до какой степени возможно испытывать и переворачивать
доводы о кризисе осознанного познания человека (и его трансцендентального
инструментария), вызванном машинами, и даже задаваться вопросом об отсутствии
субъекта за пределами технологий, и будет ли также верно сказать что нет
технологий без субъекта? И если так, что бы это значило для технологий -
располагать субъектом? Иными словами, можно ли опрокинуть серво-механическую
модель технологий, чтобы обнаружить "чужого" субъекта искусственного
интеллекта (ИИ) в качестве режима мышления как внутри так и вне
трасцендентальной схемы само-определяемого субъекта?
Можно предположить, что субъекта
технологий нельзя удовлетворительно объяснить на основе прежних форм
технологического порядка, которые ставятся в соответствие режимам
"машинного порабощения" и "социального подчинения" (Делез и
Гваттари). Развенчивая модальности власти, для которых характерна
репрезентативная модель самости (т.е. древовидная модель само-воспроизводства),
Делез и Гваттари рассматривают сложную стратификацию субъекта на языке
динамических процессов индивидуации, со-учреждаемых отношениями между
внутренним, внешним и сопряженной средой, с учетом того как социо-технические
ассамбляжи порождают субъекта через работу аппаратов, которые накладываются
на единство данности, перемешивая и
нарушая его стратификацию. Например, режим "машинного порабощения"
включает индустриальные механизмы воспроизводства, подчиняющие субъекта
сенсорно-моторному поведению, расчленяя целостность индивида на частичные объекты,
принадлежащие мега-машине индустриального капитала. Невротичный моно-ритм
сборочного конвейера привёл к разрыву между действием и мышлением, устанавливая
стандартный расход энергии, определяемый через эквиваленцию труда, времени и
денег (Делез).
В пространстве невидимого порядка
кибернетической коммуникации и систем информационного обмена субъект является
результатом информационной компрессии, активируемой бинарной логикой нулей и
единиц. Помимо простого выполнения инструкций кибернетическая машина требует,
чтобы функции дополнялись когнитивной и креативной способностью к решениям с
целью овладения "ноу-хау", т.е. практико-ориентированным
режимом мышления, где драйвером является обучение. Только по завершении
рекурсивного цикла субъект возвращается уже в качестве длящегося эксперимента
по управлению вектором познания, устремленным за пределы познанного. Поскольку
субъект попадает в циклизм реляционных и не-реляционных баз данных, скрываясь
на заднем плане обычных сенсорных интерфейсов, иллюзия само-определяющегося
сознания никуда не девается благодаря возникающей роли пользователя.
Пользователь уже не простой оператор машины, он принимает на себя роль по
оркестровке или хореографической настройке социального мира, в который он
решает ввязаться.
Режим социального подчинения
заменяет холодные ритмы механического воспроизводства гибкими поли-ритмами
коммуникативной связности с поглощением когнитивного и креативного
субъекта-за-терминалом, погруженного в децентрализованные сети
безотлагательных, параллельных и совместных действий. Однако, в той же мере как
социо-аффективные качества пользователя становятся главным источником
абстракции капитала, квантификации стоимости и правительственного контроля,
ровно так же и сами технологии, как средства абстракции, производят изменение
природы. Кибернетическая сеть коммуникаций не только абсорбирует физический и
когнитивный труд в свои циклы воспроизводства, но также, что гораздо важнее,
обучается на человеческой культуре - через дэйта-анализ поведения, контекстуальное
использование контента и источников знания. Здесь я попытаюсь доказать, что
субъект не является ни всего лишь порабощенным узлом машины, ни её вводимым в
заблуждение пользователем. Напротив, субъект реконфигурируется из перспективы
обучающейся машины, которая замещает исходные фазы накопления информации
генеративными слоями коммуникации машина-с-машиной, разворачивая новую форму
техно-культурного производства, основанную на искусственном интеллекте.
Если раньше машина работала на
обеспечение аккумуляции знаний посредством извлечения и передачи данных, то
сегодняшние автоматизированные системы познания скорее опираются на режимы обучения
обучению и определенные формы прогностики паттернов. В этом новом контексте некоторые режимы
машинного обучения работают просто как усилители социального знания (т.е. как
эхо-камеры, воспроизводящие классовые, гендерные и расовые предрассудки), а
другие, напротив, активируют способы прогностического обучения, связанные с
рассуждениями на основании гипотез, устремляясь к сложным схемам принятия
решений в тех случаях, где информации недостаёт (например, системы предсказания
связанные с безопасностью, медицинские диагнозы и финансовые риски). В рамках
этих форм прогностического определения паттернов происходит реконфигурирование
субъекта в плане тех способов, которые определяют режимы мышления, не
являющиеся ни заданными, ни сконструированными, а также - ни внутреннего
генеза, ни внешнего. Субъект технологий опирается на динамическую форму
автоматизации, запуская не автоматизацию заданной интуиции времени (т.е.
ускорение решений), а производя ре-паттернизацию пространства мышления (т.е.
расширяя диапазон поисков и ретродуктивно конструируя время мышления как
определяемое неизвестностью). Вычисления включают в себя перформативную
компрессию случайных величин (или неисчислимостей), вписываясь в общую
инфраструктуру алгоритмического формирования паттернов.
Именно здесь машинное обучение
становится субъективной целью искусственного рассуждения, в той мере как
компьютерный способ генерации обучения приходит к тому, чтобы установить
машинную структуру существования как де-натурализацию самого образа
автоматизированного мышления. Здесь имеет смысл подчеркнуть, что статья
обращена не на кризис само-постулируемого субъекта, а на конкретизацию субъекта
технологий: как раз с режимом существования техно-логики, коренящейся в
становлении субъектности среды мышления, ... инструмент мышления становится
самим мышлением. В этой перспективе возможно прийти к новому инсайту в
отношении технологий, отвязав их от серво-механической кибернетической модели,
которая задаёт фоновое представление о технологиях - либо как инструменте в
руках человека, либо как захвату человеческой свободы бездумными процессами. В
современном образе компьютерных технологий серво-механическая модель
возвращается с представлением о человеческом субъекте как "информационной
персоне", пойманной в сеть постоянных обновлений, регистраций и всяких
форм невидимой верификации, одушевляющей наши смартфоны и компьютеры. Наше человеческое
поведение становится т.о. объектом постоянного анализа в виде расшифровок,
подсчетов, записей, документированных действий и прочих разновидностей
мета-данных.
Цель статьи - выступить против
серво-механической модели технологий подвешивая презумпцию, что машины всегда
уже сделаны по образу человека и по сути представляют то, чем человек является
и что он делает. Правда же в том, что наше повседневное использование
алгоритмических машин даёт нам иллюзию, что за нами наблюдают, что наше
существование отслеживается, все наши шаги, все наши друзья, места где мы
бываем, фиксируются параллельно тому что мы ищем, покупаем, продаём, что нам
нравится и чего мы хотим. Тем не менее, что остаётся незамеченным в этой
обычной применимости, это как раз реализация того, что инструмент
само-определяющегося человеческого субъекта глубоко не соответствует
серво-механической модели, через которую он становится "понятным".
Именно из этой перспективы я вижу
вычислительную проблематику обучения в машинах как центральную для ре-артикуляции
машинного мышления в плане возможности преодоления колониального
воспроизводства серво-механической модели технологий с тем, чтобы указать на
кризис человеческой аргументации и сознательного принятия решений, когда этим
занимаются лишенные разума вычислительные системы.
С самого начала вычислительное
моделирование ИИ фокусировалось на том, каким образом машины могут учиться
мыслить, т.е. как элементы удивления в программируемом (или лишенном
разумности) поведении могут соответствовать нюансированному пространству
умозаключений. Внимание к мышлению как модальности машинного обучения берется
здесь в качестве базовой установки для утверждения, что расширение
"чужого" пространства рассуждений в сложной логике ИИ указывает на
возможность пере-смотра политического измерения для технологического субъекта,
отличного от серво-механического образа кибернетики.
Например, с автоматизацией
визуальности структура "машина-машина" рассматривает аппараты не как
простое расширение дисциплинарного режима транспарентности и понятности. Вместо
этого, субъект автоматизированного контроля поставляет множеству всё более
мощных систем ИИ коммерческую информацию с идентификацией людей, распознаванием
мест и объектов, привычек и предпочтений, определяет расовое, классовое и гендерное
поведение, и отслеживает экономические статусы, а также - желания, настроения и образ жизни. Это как
если бы дисциплинарная версия человеческого субъекта непрерывно и многообразно
драматизировалась через бесконечный поток сценариев, предлагающих то, что мы
уже видели, переживали, чувствовали: привыкания, знакомства, повторяющиеся
навязчивые наслаждения. Но из-под бесконечных возвращений этого драматизма,
привязанного к серво-механическому представлению технологий, соответствующего
образу человека, открывается иное пространство для "чужого" субъекта,
таящегося под гладкой поверхностью перформативности.
Если машины говорят с другими
машинами, если машины смотрят друг на друга, если они коррелированы в
пространстве коммуникации, остающемся скрытым от человеческого взгляда, то
следует говорить о том, что вопрос о цифровом субъекте затрагивает вторжение
исчислимости в сферу мышления, порывая с само-определением человеческого
сознания. Критический взгляд на цифрового субъекта не может упустить тот вызов,
который машинное мышление бросает модели само-постулируемого субъекта сегодня.
Это не просто вопрос технологий, но возможно, и более важно, - вопрос
техно-политики, которая перемещает онтологическое измерение субъекта из
перспективы посредника в перспективу ухода от серво-механической модели
медиального опосредования. Если человеческий субъект поглощается цифровой
матрицей алгоритмической коммуникации, означает ли это что его политические
свойства - а именно критические способности предвидеть цели вне простого
использования инструментов - также нейтрализуются сетевым воздействием
"информатики доминирования" (Haraway, Манифест Киборга, 1991)?
Поскольку системы ИИ всё более озабочены проблемой мышления, они также
проявляют "чуждые" - т.е. де-натурализуемые - режимы субъекта. Из
этой перспективы - вопрос статьи: имеет ли место в этих режимах политическое
измерение? Каковы политические возможности этого "чужого" субъекта?
Чтобы ответить на эти вопросы я
рассмотрю текущую полемику, которая происходит в широком диапазоне между двумя
основными позициями. С одной стороны, негативная критика автоматизации заявляет
о режиме субъекта как порабощенном сетевым капиталом, или что коллективный
Тиккун называет "кибернетической гипотезой". С другой -
позитивное доверие полной автоматизации, настояние на пере-ориентации средств
порабощения, чтобы высвободить само-определение субъекта и пере-нацелить
технологии на эмансипацию человека (акселерационистская гипотеза).
Кибернетическая гипотеза также соединяется с полемикой о кризисе знания,
условиях, где истины и законы заменяются автоматизированной индукцией данных,
для которых субъекты это лишь коррелятивные аггрегации. Кризис истины напрямую
предполагает провал дедуктивного разума, а именно - Западной метафизики с её
колониальным проектом эмансипации, основанном на рабстве, и это - прототип
автоматизации, который включает в себя серво-механизмы промышленного конвейера
и когнитивной автоматизации.
Действительно, кризис Западной
метафизики является следствием автоматизации логики и показывает пределы
дедуктивного мышления, т.е. тотализирующих или целокупных систем разума. С
инструментализацией логики, которая воплотилась в компьютерном мышлении,
конечность больше не соответствует средствам программирования. Наоборот, можно
показать, что с открытием машины Тьюринга и ранними экспериментами по
автоматизации дедуктивной логики, само-определяемая конечность сознательного
субъекта поглощается инструментальной механизацией мысли. Однако, я
предполагаю, что вместо расширения горизонта Западной метафизики автоматизация
разума маркирует возникновение "чужой" логики машин,
"чужого" режима мышления, вырастающего из самого инструмента, где
петля обратной связи серво-механической модели срабатывает против
самоопределяющегося сознания человека. В завершение я предполагаю, что эта машинная
де-натурализация разума может быть включена в теоретизацию гипотезы "чужого" и ре-артикуляцию
политического измерения субъекта в пространстве технологий.
... "Чужой" субъект ИИ не
предлагает протезирующих решений для распада рационального субъекта и, как
заявляется в статье, он может быть взят в качестве точки отталкивания при
постановке вопроса о тупике в современной критике информационных технологий,
кибернетики и интеллектуальных вычислительных систем. С одной стороны, я буду
обсуждать так называемую Кибернетическую Гипотезу, утверждая что автоматизация
субъекта по сути совпадает с расширением идеологической инструментализации
принятия решений, привязавшей всю сферу социального к поисковой машине капитала.
С другой стороны, это обсуждение противопоставляется тому, что можно назвать
Акселерационистской Гипотезой, согласно которой техно-науки и средства
информации могут быть пере-ориентированы на новые политические цели,
способствуя освобождению социального от идеологической само-детерминации
субъекта... Рассмотрение направлено на предельные горизонты этой проблемы и
предлагает обновленный подход к техно-логике за пределами предположения, что
разумные машины это либо расширение трансцендентального субъекта, либо -
средство эмансипаторного формирования социальных коллективностей.
Предполагается, что внимательное
прочтение автоматизации машинного логического обоснования укажет на угрозу
трансцендентальному измерению само-определяемого субъекта, что может быть рассмотрено
в перспективе динамического отношения между истиной и обоснованием. Внутренняя
критика инфо-наук берется в качестве отправной точки для утверждения
прагматистского взгляда на техно-логику, который позволяет теоретизацию медиума
мышления с точки зрения инструментальной трансформации разума. Эта аргументация
обобщается в завершающей части - Гипотеза "Чужого" -
где обсуждается абдуктивное, конструкционистское, экспериментальное видение
рабочей логики, как части спекулятивного образа "чужого" субъекта ИИ.
Только через обновленное понимание
сложности логики техне возможно выйти за пределы колониального подтекста
современной полемики о кризисе трансцендентального субъекта и человеческого
разума, кристализованного в расширенном понимании серво-механического образа
технологий. Гипотеза "Чужого" имеет целью не предложить
мессианическое видение автоматизированного разума, который бы пере-учредил
трансцендентального субъекта на машинном основании, а скорее - продолжить
пост-кантианские усилия теоретизации будущности мышления как спекулятивного
образа человеческого, которые уже имеют истоком кризис дедуктивного разума
Человека в машинной парадигме.
Кибернетическая
гипотеза
Принято считать, что для цифрового
субъекта консистентность его органического единства раскалывается на байты и
биты: бесконечно аггрегируемые части, создающие иллюзию некой цельности
принятия решений по нашему клику. Такая "отдаленность" цельности
является следствием исчезновения каузальности - диффузного программирования
бесцельной целеустремленности: парадоксальное обстоятельство, при котором цель
субъекта лишена причины. Как пишет Rouvroy: "безразличные к феноменальной
причинности автоматы функционируют согласно чисто статистическому наблюдению
корреляций между захваченными данными в абсолюно не-селективной манере, в
многообразности гетерогенных контекстов" (Rouvroy, Technology,
Virtuality and Utopia, 2011).
Если Жиль Делёз уже ставил диагноз
об инфинитезимальной "дивидуации" (бесконечном дроблении) субъекта и
редукции эпистемологии к построенным на данных системам безнадзорного принятия
решений, то сегодня за политическим измерением цифрового субъекта охотятся
сети, корреляции, контуры обратной связи и способы включенности. Манифест
коллектива Тиккун "Кибернетическая Гипотеза" напрямую обращается к
этому парадоксу: Как может политическое высказывание для цифрового субъекта
применять те же средства (инструменты и технологии), что и те, которые
использует капитал для информационного доминирования?
Согласно Тиккун, киберетическая
гипотеза это политическая программа, происходящая из либерального представления
об индивидуализированном человеческом субъекте. Поскольку кибернетика
охватывает информационными системами биологическое, физическое и социальное
поведение, она преобразует этот либеральный взгляд в наборы рекомбинантных
"дивидуалов" (Делез), направляемых индивидуальностями к определенным
действиям во благо системы, от которой они все зависимы.
Будучи наукой прогнозирования,
кибернетика преобразует индивидуального субъекта в наборы данных, поддерживая
порядок, как если бы этот порядок соответствовал активному желанию единства.
Однако, кибернетика одновременно инкорпорирует и трансцендирует либерализм,
трансформируя социальное в лабораторию проб и ошибок, тестируя все возможные
способы управления и следуя "экспериментальному протоколу". Это
возможно, поскольку кибернетика заменяет модель власти, основанной на законе,
механизмом извлечения и передачи информации, двигаясь к созданию новой империи
данных, которая активно направляет поведение, проверяя и предугадывая. Для
Тиккун forma mentis (форма разума) кибернетики - это расширение
полицейского регулирования жизни: интеллектуальная война социальной связности
это война против всего живого. Такая программатическая деструкция производит
эвристических субъектов посредством системы, способной пересматривать
эффективность своих правил
соответственно человеческому отклику. Организуя проблемы неопределенностей
(связанные с жизнью) в серии вероятностных сценариев, кибернетика расчленяет и
собирает заново субъекта с применением статистической аналитики.
Прогностическое управление
неопределенностями позволяет кибернетике придать тотальности информационный
образ ре-конфигурируемых сетей, которые зеркально отражают нервную организацию
власти и капитала. Когда субъект расчленяется на порции данных, он оказывается
замкнут в сетевой структуре коммуникации, подавленный иллюзией объединенного
социального тела и глубокой верой "в гений гуманизма". Когда
кибернетическая гипотеза разворачивается в эвристическом программировании, где
субъект представляет собой просто элемент социального тестирования, встроенный
в машину, тогда медиум власти уходит на задний план, исчезает из виду. Для
Тиккун кибернетическая автоматизация есть не что иное как внешнее наложение
единства на социум, что делает эфемерной политическую коллективность.
Не так давно Алекс Гэллоуэй подобным
образом утверждал, что кибернетика и вычисления трансформировали формы власти,
переходя от сериальности - столь популярной в кино, с характерным образом
времени - к пространственно организованным аппаратам, которые бинарны,
атомистичны и итеративны (Galloway, The
Cybernetic Hypothesis Differences, 2014). Если в
кино аппараты, согласно Делезу, преобразуют механические, основанные на
действии формы автоматизации в виртуальный образ мышления или образ-время, то
это оттого, что основанные на времени режимы автоматизации де-натурализовали
репрезентацию и наложили на повседневность обезличенную суперпозицию образов.
Такая виртуальная сборка индустриальной машины внедрила сериальную
бесконечность в последовательную структуру сборочной линии. Когда образ-время
прорывается в механику времени хронологического, это также предупреждает о
приходе кибернетических автоматов мышления, оснащенных управлением и обратной
связью и заменяющих автоматы движения - автоматы с часовым механизмом,
автомат-двигатель и т.п. - прогностическими темпоральностями. Повторяющий
автомат индустриального капитализма вплетает единство субъекта в свою
последовательность задач, которые в конечном итоге превращаются в биты данных
сетевой матрицы интерактивных агентов. Синематическая машина уже сублимировала
мышление в параллельное измерение, прочь от естественного восприятия и
феноменального познания. С информационным управлением и обратной связью сотовые
автоматы программируются не просто на выполнение задачи, но на сканирование
вероятностного пространства, которое привязывает субъекта к растущей сети.
Согласно Гэллоуэю, образ сети
коренится в абсолютных различиях, скрещиваниях параллелей или аггрегировании
пространства-времени. В частности, цифровой процессинг окутывает это новое
пространственное расположение в соответствии информационному основанию, которое
выходит за пределы представления времени как в форме линеарных темпоральностей,
так и постоянной неоднородности. Порядок сети - целостный и открытый,
горизонтальный и дистрибутивный, инклюзивный и универсальный. Здесь субъект уже
не устанавливается своими внутренними темпоральностями (его цикличным движением
от смерти к жизни). Напротив, порядок этого субъекта - это возникновение,
смоделированное по образцу роевого поведения: итерации множества параллельных
линий определяют, как интерактивные агенты влияют на порядок, нарушая
равновесие, и открывают дорогу самоорганизующемуся субъекту без идентичности.
Этот субъект возникает из эволюционирующей аггрегации разобщенных частей.
Коллектив Тиккун предполагает, а
Гэллоуэй подтверждает своим анализом, что доминирование кибернетической
автоматизации с её пространственно-организованным режимом плавности даёт
иллюзию единого субъекта, заключенного в тюрьму интерактивной коммуникации.
Такой образ сети не может, т.о., приниматься за форму политики, а должен вместо
этого встречать сопротивление, контр-осуществляться, оспариваться с тем, чтобы
вскрылась очевидная неоднородность монолитной сети. В этой перспективе
противодействовать сетевому режиму обозримости безличного, нейтрального и
невидимого возможно лишь посредством изобретения диффузных тактик
непрозрачности, экспериментирования с тумано-образными
микрополитиками. В отличие от комфорта зеркальных отражений субъекта в
социальных сетях эти практики не-бытия, как нам говорят, заявят об отсутствии
общности, отказе от обратных связей в автоматизированных сетях циркуляции
данных.
Вопреки одно-мерности быстродействия
вычислительных сетей такие практики стремятся замедлить и выхолостить
масштабное вторжение перекрывающих друг друга измерений времени и пространства.
Подавленный постоянным стремлением к чему-то отличному от того что здесь и
сейчас, цифровой субъект находится под психо-социальным прессингом непрерывного
мониторинга информационного трафика и обновлений, лишенный свободного
пространства для внутренних истин. Объятый шаткими, бросовыми и скорыми
решениями и замкнутый в пузырь само-удовлетворения, такой субъект лишен
само-сознания. Остаётся единственный выбор - выйти из кибернетического режима,
отступить от водоворота пролиферации данных и отвергнуть автоматизм самости.
Чтобы ощутить в коллективах подлинный социальный ритм требуется полное
недоверие системе и разрыв с кибернетическим проклятием социальных медиа.
Другими словами, только мессианическое упование, призыв к безликому, лишенному
связностей, безразличному субъекту может противостоять прогностической
аналитике исчислимых, классифицируемых и постояно сменяющихся данных.
Чтобы лучше понять последствия такой
позиции, можно обратиться к применению тактики невидимости в современной
"пост-интернет эстетике". Например, проект Адама Харви CV Dazzle предлагает такого рода микро-политическую тактику избытка, фокусируясь на
способах, препятствующих распознаванию лиц алгоритмами. Известно, что машинное
видение базируется на паттернах узнавания, поскольку алгоритмы натаскиваются на
обработке данных, имея дело с тысячами изображений лиц из сети, чтобы научиться
составлять овальную форму лица или устанавливать идентичность, анализируя
расстояния между ушами и глазами и т.п. Проект Харви скорее показывает как
разрабатывать тактику, позволяющую скрывать черты - например, закрывая глаза
или переносицу волосами, или же создавать черты, видеть которые алгоритмы не
умеют (в отличие от людей), используя косметику для нанесения дополнительных
линий на щеках и т.д.
... Такие попытки преодоления
кибернетической гипотезы ... через призыв к политике обезличивания и
невидимости по сути соответствуют реактивной реакции на кризис политических
возможностей для мысли, действия и жизни за рамками кибернетического сценария.
Еще важнее, что такой взгляд блокирует возможности критики из того контекста,
где инструмент разума сам становится разумным, при том что дистопическому
образу общества контроля противостоит мессианический призыв к миру вне
инструментальности, где машинное мышление ограничивается эффективным решением
задач.
Начиная с этого пункта
кибернетическая гипотеза похоже упускает то, что предвидел уже Поль Вирилио в
работе "Машина зрения" (1994), указывая, что полное преобразование
оптических медиа в слепой разум компьютера с его скоростями процессинга
отрывает машинное мышление от трансцендентальной модели оптического восприятия.
Это подразумевает, что машины научатся опознавать то, что сейчас невидимо; технологии компьютерного зрения уже
производят альтернативные образы, затрудняющие работу систем
автоматизированного распознавания. Можно предположить, что настояние на том,
что субъект должен покинуть свои сетевые обстоятельства, является
неубедительным скептичным положением, которое вообще-то воплощает образ
само-определяющегося субъекта модерна (мыслящего, действующего и живущего в
автономной независимости от своих инструментов), препятствуя возможности
пере-изобретения того, чем может быть инструментальный субъект вне доминирования
серво-механической модели.
Ниже я попытаюсь доказать, что
инструментальная инородность машинного мышления требует рассмотрения на предмет
открытия вновь теории автоматизации. Но как возможно избежать техно-власти и
техно-политики, предлагая при этом альтернативную критику автоматизации?
Обратимся к гипотезе акселерационизма. Хотя этот подход имеет различные версии,
я буду иметь в виду широко понимаемую материалистическую линию, а не
идеалистический отказ от инструментальности.
Акселерационистская
гипотеза
Акселерационистскую гипотезу можно,
в частности, понимать как акцентирующую на само-ограничивающей тенденции
капитала, которая проявляется в нарастающей стоимости инвестиций в техническое
оборудование (основные фонды), запуская внутреннюю критику капитала в форме
машинного желания - или инструментальности - ускользнуть от его собственной
трансцендентальной детерминации. Эта гипотеза начинается уже с возможности
техно-наук не совпадать с само-определяющимся субъектом и его автоматизацией в
целях функциональной эффективности. Вместо этого, в ускоряющейся машине
капитала, тенденции детерриториализации которой, по Делезу и Гваттари, могут
нарушить открытую монополию капитала, акселерационистская гипотеза обращается к
возможностям формирования такой перспективы, которая станет задачей
критического мышления в эпоху автоматизированного принятия решений. Однако, как
описать устройство захвата, которое расходится с самим собой, как понимать
доминирование алгоритмических форм категоризации, которые оспаривают сегодня
как права субъекта так и его (субъекта) кризис?
В этой перспективе можно понимать,
что такая критика технологий происходит поверх всякой критики власти и
колониальной политики войн, ведомых боевой машиной капитала. Т.е. фактическая
категоризации это не только вопрос техно-научного знания, математики или
вычислений, но в основном - проблема того, как власть действует в рамках
автоматизированной матрицы. Компьютеризация социального мира не тождественна
власти, ведь сам такой мир ре-организуется и автоматизируется по
не-иерархическим критериям, позволяющим организацию общества и рынка труда на
языке информационных сетей.
Аргумент Антонио Негри, что
техническая машина есть не просто конститутивный инструмент капитала, созвучен
содержанию акселерационистского манифеста (Вильямс и Срничек, 2013), в
частности - в претензии на альтернативную модерность как техно-социальную
будущность субъекта, и прежде всего как социо-техническую коллективность. Негри
утверждает, что информатизация - и не только в материальных активах, как
здания, транспорт, заводы, оборудование - является наиболее важной формой
основного капитала вследствие её социальной повсеместности через когнитивный
труд и общественное знание. Автоматизация инкорпорирует информационные
технологии, поскольку они способны интегрировать в капиталистическую
организацию информатику и общество. Здесь автоматизация совпадает с высшим
уровнем действительной категоризации, а именно - организованным в сеть
господством алгоритмического капитала. Эта построенная на правилах машинерия
одновременно централизует и распоряжается всё более фрагментированной и сложной
системой знания, приходя в соответствие "чужой" конфигурации Всеобщего
Интеллекта (General Intellect), которому сегодня даёт жизнь
автоматизированное познание в машинном обучении.
Причастный пост-операистскому духу,
Негри призывает как практически так и теоретически изобретать новые режимы
ре-аппроприации основного капитала. Охватить политический потенциал
информационных технологий для Негри означает позитивно подойти к вычислительным
возможностям, способным дать прирост продуктивности при резком снижении затрат
рабочего времени (упорядоченного и управляемого машинами), поднять уровень
зарплаты и социального обеспечения для всех. Не отвергая индуктивного извлечения
и передачи данных, Негри призывает к пере-утверждению квантификации,
экономического моделирования, анализа больших данных и абстрактных когнитивных
моделей через образовательные и научные практики. Для него возможно политически
перенацелить математические и вычислительные модели за пределы ограничений,
налагаемых капиталом, на функции автоматизированного познания. Преодолевая
негативную критику инструментальности, Негри реабилитирует политическое
измерение техники. Здесь уже содержится предложение вычислительных форм
политики с различением между
технологическими конфигурациями информационного процессинга и
капиталистическим императивом об информатике доминирования.
Но как возможно задействовать
политические возможности инструментальности? Как возможно различить между
пред-заданным назначением машин и их пере-программированием для альтернативных
целей? Является ли акцент на применимости инструментария фактически свободным
от исторического контекста (норм и социо-культурных предрассудков), в котором
он проектировался и осуществлялся? Возможно ли матералистическое понимание
технических измерений субъекта в отрыве от общественного воспроизводства с
аккумуляцией физических и технических активов?
Похоже, трудно представить такую
политизацию машин и новую форму инструментальности в отрыве от понятной логики
обмена, в которой машины по-прежнему могут сохранять свои серво-механические
свойства, выступающие как товар на рынке. Как, например, могут тысячи
алгоритмических сущностей использоваться во благо для экспериментирования с
формами социальности; для кого это? - для человечества какого рода? Не стоит ли
автоматизация с самого начала перед неопределенностью серво-механического
понимания медиума мышления, или - что лежит вне трансцендентальных средств
разума? Как заявляет Da Silva, трансцендентальный инструментарий или медиум
разума определил онтологическое и
эпистемологическое производство глобальной идеи расы, поскольку научная и
историческая аналитика расы была частью
процесса само-понимания субъекта. Как трансцендентальный инструмент,
структура рассуждения должна подтверждать "чуждость" внешнего ему как
того, что не может полностью умещаться в аналитической процедуре, если не
позволить бесконечностям войти в пространство трансцендентального. Другими словами,
как указывает Da Silva, если "чернота" (кожи) как квантовая
бесконечность находится вне контура
само-понимания"внутреннее-внешнее", то это потому, что она всегда
подавляла трансцендентальное за пределами дедуктивной логики решений (FerreiraDa Silva 2017 ).
Это не просто вопрос о разоблачении
непроницаемости машинного интеллекта и принятии критической миссии по вскрытию
ящика Пандоры, чтобы обнажить нормативные основания знания, воспроизводимого
посредством разумных машин. Ведь невозможно отрицать что техно-логика
встраивается в конкретные истории и конкретное техническое знание. Потому
верно, что пере-нацеливание машин не может произойти без работы над их
внутренней материальной и концептуальной сложностью. Экспроприация потенциала
динамических автоматов означает принятие того, что машинное знание не
нейтрально и что технические объекты нельзя просто "оживить"
политической силой как бы извне, в акте продуманной аппроприации. Вызов в том,
чтобы установить род аппроприации, способный открыть политические возможности
технологий изнутри их способа существования.
Как указывает Yuk Hui, технические
объекты следует понимать как способы существования, помещенные в цифровую
среду, которая особенным образом приводит в отношение онтологии
(технические онтологии) и онтологию (философская онтология) (Yuk Hui, On the Existence of
Digital Objects 2015). Это два различных
порядка значений, дивергенция и конвергенция которых определяет цифровые
объекты вне простого применения. Вопрошание о техническом и философском
происхождении цифрового объекта может показать синтаксические операции машины
или грамматическую структуру, которую машины интерпретируют в качестве точки
входа в свои способы существования. При разнесении сущности и существования,
действительность цифрового объекта обретает независимость от внешнего действия
мысли. В частности, опираясь на теоретизацию технических объектов у Жильбера
Симондона, Yuk Hui утверждает, что цифровые объекты исходно не могут пониматься
на языке эстетической интеракции, соответственно чему применение машин, можно
сказать, способно производить эффекты, которые могут отходить от строгих
протоколов информационных технологий. Yuk Hui
решительно призывает к философскому вопрошанию - как второму уровню
абстракции - в отношении условий существования цифровых объектов, чтобы
распаковать альтернативные формы практического и теоретического знания, которые
в свою очередь способны модифицировать нормативную систему отношений между
онтологией и онтологиями.
В этой перспективе может оказаться
недостаточным заявить, что информационные технологии возможно перенацелить с
воспроизводства капитала, не принимая во внимание мета-коммуникацию между
машинами, а именно алгоритмическое уточнение данных и вычислительное
структурирование хаотичности. Эта проблема затрагивает не просто
контекстуальное использование или многократное применение данных, но
необходимость выстраивания философской реабилитации инструментальности, с
вовлечением имманентной не-связности или "чужой" размерности отношений
между средствами и результатами (как процесс неизвестного соучастия, а не
просто объединения действия с мышлением). Возможно утверждать, что способ
существования цифровых объектов влечет трансформирующее отношение между
синтаксическими функциями и онтологическими измерениями информационных
технологий, или между сетевым образом кибернетического порядка и бытием машин.
Принимая такую позицию уже
невозможно склеивать сетевые функции с образом субъекта, как если бы они
принадлежали одной цепочке действующих причинностей, где одно порождает другое,
и где субъект становится инструментом капитала. Если цифровой субъект больше
суммы своих встроенных в сеть частей, то это потому, что как политический
медиум он эквивалентен не просто интерактивным функциям производства
(продуктивной размерности действия или "ноу-хау"), но также мышлению
или знанию (трансцендентальному
измерению действия). Если из информационных технологий следует
инструментальность, то это потому что данный медиум не просто ведет запись и
пере-сборку данных, пере-сопрягая социальные онтологии. Напротив,
инструментальность означает, что выполняемые действия становятся фильтром или
способом артикуляции, и т.о. - познания или установки на познание информации,
порождаемой в медиуме и его истории, культуре, воображении и онтологии. Поэтому
центральным для критической теории автоматизации является не просто анализ
того, как информационный медиум становится строителем мира или лишь средством
для построения мира. Вместо этого критика должна заняться тем, как инструменты
фильтруют мир - как они узнают тот мир а не этот, и как вычислительная абстракция
даёт нам иной или "чужой"
горизонт для представления мира, извлекаемого из его синтаксических
функций но к ним не сводимого.
Т.о. вопрос не только в том, что
машины могут делать и как они сумеют избежать порядка социального подчинения,
налагаемого режимом техно-капитала. Критической теории стоит заняться типом
знания, порождаемого технологическими машинами, а именно тем, как медиум
фильтрует реальность и продвигает своё "чужое" видение мира.
Критическая теория через техно-логику машин может обратиться к материальным
ограничениям вычислений - например, напряжению между информацией и энергией,
алгоритмическими паттернами и хаотичностью - и рассмотреть трансцендентальное
пространство рассуждений с его формами познания отношений между истинами и
обоснованиями. Т.о. критическое вопрошание может потребовать артикуляции
отношения между информационными процессами и логической фильтрацией для
утверждения, что нет простого совпадения между автоматами как инструментами
(или медиа) и функцией сетей ...
Сводя вместе теории алгоритмической
информации и логический конструктивизм, возможно теоретизировать машинное
мышление в понятиях логического преобразования отношений между истиной и
обоснованием, привязывая образ цифрового субъекта к трансцендентальному
исчислению. Вместо того, чтобы простирать действие инструментов разума на
сферу машин, освобождая т.о. человеческого субъекта от ответственности за
принятие решений и необходимости само-определения, "чужой" субъект ИИ
скорее проявляет способности медиума по разработке трансцендентального
измерения за пределами заданного набора программируемых команд.
....
Ниже происходит обсуждение этого
трансцендентального измерения из перспективы не-дедуктивных форм вычислительной
логики и информационной компрессии. Гипотеза "Чужого" требует такого
пересмотра логики вычислений не просто чтобы предложить техническое объяснение
человеческой ситуации, где игнорируется доминантный образ больших данных. Нужно
показать онтологические следствия техно-научного формирования мира, которые
требуют ре-концептуализации постулатов бытия за пределами уже данного и всегда
уже сконструированного. Трансцендентальное исчисление т.о. берется для
осуществления этой попытки реконцептуализации медиума мышления за пределами
модерного представления серво-механической функции, которая мышления не имеет.
Гипотеза
"чужого"
Согласно Gregory Chaitin
вычислительная аксиоматика уже не может пониматься на языке само-полагаемых
истин или постулатов и должна теоретизироваться с точки зрения
экспериментальных алгоритмов, включающих контингентный процессинг хаотичности,
где решение возникает в последней инстанции (в соответствии возможностям
компрессии) и не зависит исключительно от бинарной логики (О и 1). Двоичные
правила-функции машины Тьюринга устанавливают ожидание, что результат должен
удовлетворять необходимым истинам. Вместо этого экспериментальная аксиоматика
учитывает вторжение контингентности без необходимой каузальности, поскольку
хаотичность или неисчислимость, бесконечные разнообразия бесконечностей, становятся
каузальным условием вычислительного процессинга. ...
Согласно экспериментальной
аксиоматике неисчислимости выдвигают реальное условие вычислительной
неопределенности, которая проявляется в развилке между хаотичностью и
алгоритмической дискретизацией. Неопределенность оказывается в центре этого
размыкания между информацией, хаотичностью и формированием алгоритмических
паттернов, и она же задаёт новый уровень континуальности между материальным и
идеальным. Здесь вторжение контингентности в каузальность в форме
неисчислимостей может помочь с объяснением, что отношение между истиной и
доказательством не само-определяется трансцендентальным субъектом, а скорее
остаётся открытым для инструментального процессинга, посредством которого и
активируется. Т.о. можно полагать, что между истиной и обоснованием имеет место
разрыв - или образование нового пространства рассуждения, которое может быть
стартовой точкой, из которой разворачивается перспектива трансцендентальной
размерности вычислений...
В статье “Computing Machinery and
Intelligence” (1950) Тьюринг предположил, что дело в бихевиористски понимаемом
воздействии среды на систему, а не внутренней работе сознания, что т.о.
определяет автоматизированное мышление как режим обучения, а не просто
запрограммированный черный ящик. Однако, обучение не только организует
информацию в соответствии пред-заданным условным обозначениям и понятиям.
Помимо всего обучение вызывает включение ошибочности или неопределенности в
логическую схему формального рассуждения.
Попытки Тьюринга представить
дедуктивную логику рассуждений на алгоритмическом языке говорят о том, что
задача устранения контингентности неразрешима. Вместо автоматизации
математическких истин Тьюринг открыл, что определенные постулаты не поддаются
исчислению, поскольку: а) их нельзя упростить, разбивая на последовательные
шаги, б) программа не можеть их понять заранее. Курт Гёдель уже в 1931 показал,
что дедуктивное рассуждение является
неполным...
Один важный смысл открытия
неисчислимого состоит в том, что логическое рассуждение больше не может
полагаться на дедуктивные выводы доказательства из истин, но должно скорее
столкнуться с реальными бесконечными разнообразиями бесконечностей, неведомых
неизвестностей. Этим отмечено вторжение
ошибочности в логическое мышление, запускающее эвристический режим обучения на
неизвестностях в формальной процедуре... Машина Тьюринга натолкнулась на
пределы логической дедукции. В этом контексте становится очевидно, что
материальные условия мышления далеко превосходят любую консистентную модель
истин...
Инструментализация рассуждений
машиной Тьюринга обнаружила неотвратимость контингентности или возможность
ошибочности в логическом толковании истин. Здесь неисчислимости являются не
пределом, но условием, с которым не имеют дела те информационные технологии,
которые определяются как инструмент, который лишь извлекает информацию,
передаёт и аггрегирует. Это условие вычислительной неопределенности оказалось
на стороне представления Киттлера о материальном субстрате медиа (1997), согласно
которому даже программы, по сути, сводятся к аппаратным элементам машины. Такой
взгляд, однако, неспособен помочь нам посмотреть за пределы кибернетической
гипотезы о субъекте, привязанном к своим функциональным режимам...
... Вопрос об автоматизированном
рассуждении следует развернуть к не-дедуктивным моделям вычислительной логики,
где динамика отношений между истинами и обоснованиями способна дать почву для
утверждений о возможности машин мыслить за пределами того, что они делают.
Взглянуть на такую возможность
возможно в оптике логического конструктивизма. Это поможет объяснить как
вычислительная логика обуславливается темпоральной неопределенностью в
не-дедуктивных отношениях между истиной и обоснованием. Так, уже в 1927 Брауэр
указал на неисчерпаемость математики и что она не может быть полностью
формализована. Как общая система символической логики конструктивизм опирается
не на традиционную концепцию истины, а на концепцию конструктивной
доказуемости. В дедуктивной логике пропозициональные формулы всегда присваивают
истинностное значение ("истина" или "ложь") безотносительно
наличия свидетельств или доказательств для обоих случаев. Но для
конструктивизма нет назначенного пред-установленного значения истинности.
Вместо этого пропозиции полагаются "истиной" только когда
имеется прямое свидетельство или доказательство. Именно так логика становится
динамической. Брауэр различает два акта интуиционизма и называет их
"двоицей", объясняя что конечное состояние или предел должен
полагаться как продолжение идеальной траектории к бесконечности и может иметь
только ретро-активные последствия. Если кратко, двоица предполагает, что
бесконечные последовательности не могут определяться заранее тем, что известно,
и что пределы знания являются вместо этого идеальными траекториями знания.
Эти устремления логического мышления в направлении неизвестного не только
порывают с дедуктивной схемой истин (которые следует обосновать), но также
подразумевают, что ошибочность является центральным моментом для обоснования.
Если для платонической модели
репрезентации реальности математические утверждения (истина-ложь) и философское
рассуждение лишены категории времени, то для конструктивизма истинность и
ложность имеют темпоральный аспект. Подобным образом, в отличие от эмпиризма с
индуктивным методом получения данных, где факты не подлежат изменению, для
конструктивизма утверждение, подтверждаемое в определенный момент времени, до
этого момента, по сути, не имеет истинностного значения. Двоица Брауэра
актуализирует бесконечность через структурированный и сериально выстроенный
процесс мышления. Двоица на деле означает что №1 уже подразумевает движение к
№2. Нумерация влечет отношение к континууму как длящемуся явлению, во всякий
момент разграниченному конечным множеством или дискретной частью, налагающим
неоднородность на гладкую поверхность континуума. Возможно утверждать, что
открытие неисчислимостей у Тьюринга обладает определенным сродством с
конструктивизмом Брауэра и возможностью понимать вычисления на языке процедуры
истин, а также рекуррентного сжатия логических вероятностей во времени. Отсюда
следует что обоснования не предопределены в предпосылках: т.е. они не просто
вероятностны, но выступают как потенциальности предположений (их
истинность/ложность должна подтверждаться в конечном итоге), которые могут
определяться только ретро-дуктивно (делая возможной их логическую ревизию).
Чтобы лучше понять как проблема
неисчислимого может вести к новой теоретизации инструментализации рассуждения в
машинах, важно обратить внимание на другой пример не-дедуктивной логики в
вычислениях. Теоретик информации Грегори Чайтин обращается к экспериментальной
аксиоматике чтобы рассмотреть информационную сложность (т.е. речь об
информации, которая не поддаётся сжатию в более простые алгоритмические
последовательности) (Chaitin, Meta
Math! The
Quest for
Omega 2005). Чайтин поясняет, что вычисления определяются
тенденцией разрастания информации в объеме. Подобно бесконечному счету чисел,
информация не имеет завершения. Дедуктивное рассуждение т.о. не может
приемлемым образом описать, что происходит в логическом мышлении машин. В этой
перспективе можно предположить, что неисчислимости - как бесконечные
многообразия бесконечностей (или
хаотичность) - намечают траеторию вычислений начинающуюся с бесконечности и
уходящую к бесконечность. Это уже предполагает, что вычисления (как нынешний
режим инструментализации рассуждений) не соответствуют впрямую
материально-историческому образованию медиа или содержащемуся в них
практическому знанию (знания-как). Напротив, нужны решающие усилия чтобы понять,
что происходит с этой тенденцией в плане бесконечности - становлением
трансцендентальности вычислительных медиа.
Предусмотреть возможность
трансцендентальных вычислений также означает сместить фокус на возникновение
мышления из инструментальности, выступать за техно-логику, которая не просто
допускает эффективность принципа "ноу-хау", но также развитие
машинного познания. Здесь инструментальность это не средство достижения цели,
но экспериментальный метод познания-как, стремящийся к установлению того
или другого результата (и т.о. преобразующийся от познания-как к знанию того
или другого). Формирование алгоритмических паттернов опирается на обучение с
возможностью пересмотра и истин и фактов. В этой перспективе возможно
допустить, что трансцендентальные вычисления входят в режим, при котором
обоснования могут стать правила-порождающими, демонстрируя что постулаты или
истины являются результатами компрессии неисчислимостей в дискретные паттерны (Chaitin,
2006). Как и в двойном движении двоицы у Брауэра, здесь конечное и
бесконечности существуют в имманентном плане, который не просто поглощает их с
тем, чтобы непосредственно обратить неисчислимости в знание. Напротив,
трансцендентальная функция вычисления влечет за собой уровни медиации, которые
включают инструментальную паттернизацию сложности, запуская, так сказать,
"чужую" идеацию на основании того что могут машины.
Но как объяснить трансцендентальные
вычисления без того, чтобы придать значимость неопределенности обоснования? Как
отнестись к инструментальному становлению без простого отказа от логики во имя
абсолютной контингентности? Возвеличивание неопределенности, неисчислимости и
хаотичности часто отражается в заявлениях критических теорий против дедуктивных
и индуктивных режимов автоматизации, но при этом часто упускается ключевая
эпистемологическая трансформация инструментальной аргументации - эпистемологическое
формирование машинного знания. Иными словами, приход вычислительных
автоматов нельзя отвязать от понимания того, что автоматизированная
паттернизация всегда была режимом обучения, превосходящим свои собственные
допущения и оспаривающим исключительное положение разумности в
само-определяемой формации "Человек-1", физически понимая субъекта
как автономного от природы, и формации "Человек-2" - в соответствии с
ростом аналитики субъекта на базе биологических наук (Wynter).
Поскольку интерактивные,
эволюционирующие и обучающиеся алгоритмы в распределенных, параллельных и
совместно действующих системах непрерывно производят инфо-паттернизцию,
алгоритмическая постигаемость хаотичности также приобретает эпистемологическую
валидность. Хотя представляется преждевременным делать вывод, что машины это
субъекты, способные познавать и изменять собственные правила, но было бы
близоруко отрицать что вычислительная автоматизация проявляет
трансцендентальную схему рассудка с перспективой экспериментального становления
мышления. Это также означает, что алгоритмическая функция маркировки
информации, отбора, оценки и управления ею расширяет пространство
экспериментирования автоматизированных систем с целью не просто извлекать
данные из общественных, экономических и культурных практик, но также и
оспаривать представленное в данных, развивая паттерны, которые устанавливают
новые сети смыслов.
Отходя от сетевого образа субъекта,
коренящегося в материальной деятельности машин, внешним образом аггрегирующих
данные в бесшовном море информации, можно задаться вопросом - каковы
политические возможности (для) цифрового субъекта из перспективы
трансцендентальной размерности вычислений? Другими словами, как понимать такого
экспериментального субъекта в плане инструментального рас-человечивания
логического рассуждения? Какие могут быть возможности "чужого"
субъекта ИИ за пределами кибернетической гипотезы о захваченности данных сетью
и акселерационистского пере-нацеливания техно-социальных коллективностей?
Мультилогика
Имея в виду эти вопросы, я обращаюсь
к триадической системе логического рассуждения Чарлза Сандерса Пирса,
основанной на том, что он называет "абдуктивно-индуктивно-дедуктивной
схемой". Если кибернетическая формация субъекта определяется
пространственным мышлением сети, то триадический метод Пирса проясняет
аналитику, концептуальное развитие и спекулятивное обоснование логически
не-выводимых правил. Начиная со спекулятивной функции разума (от рассуждения,
не основанного на фактах или истинах, но действующего посредством гипотез),
этот метод предвосхищает экспериментирование как с обоснованиями так и с
истинами (Magnani, Abductive Cognition, 2009). Чтобы объяснить реальные
феномены, становление истин следует за рядом гипотетических утверждений
(абдукция) , привлекает совокупность измеримых данных (индукция), сопровождая
это последовательным уточнением правил (дедукция). Правила не закрепляются и не
являются символической репрезентацией материальных практик. Вместо этого
правила выступают результатом экспериментального рассуждения, начиная с
гипотетического рассмотрения неизвестностей и продолжая исследованием
низко-уровневой паттернизации, которая форматирует истины и обоснования.
Этот мульти-логический подход
указывает на то, что инфраструктура смысла не даётся, но обнаруживается и
конструируется в виде минимального режима паттернизации. Здесь рассуждение
отвязывает мышление от действия и в конечном итоге модифицирует чувственные
данные и концепты, стремясь артикулировать логику континуума между отношениями.
Как нам напоминает Уайтхед, умопостигаемые функции, задействующие как
физическое схватывание, так и концептуальное развитие чувственных данных, не
являются простыми репрезентациями логически не-выводимых размерностей
материальной реальности. Напротив, они есть часть мульти-логического
процессинга, который влечет прояснение параметров медиации в сфере
материального, физического и концептуального развития смысла существующих
отношений между отдельными частностями. Здесь функция разума не в том, чтобы
устанавливать истины, но чтобы учредить причинные отношения между истинами и
фактами посредством динамического формирования правил (Уайтхед).
Правила не замыкаются в структуре
фиксированных категорий, но принципиально зависимы от практик, которые в свою
очередь открыты для пересмотра через и при посредстве гипотетического
рассуждения о логически не-выводимых феноменах. Мультилогика является не
результатом синтаксических сочленений, а конечным пунктом синтетического
процессинга, требующего комплексного уточнения паттернов, включая
пропозициональную оценку (деконстукцию и реконструкцию) данных. Т.о. прагматика
идёт впереди логики; логический вывод - это эксплицитная формализация
содержательного проявления паттернов, насыщенных данными, определяющая моменты,
когда данные вызывают сомнение. Прагматизм (в диапазоне от умозрительной до
критической/кризисной артикуляции данных) способствует пониманию политического
измерения автоматизированных систем. Политическое измерение должно
рассматриваться не в плане возможного применения этих средств для эмансипации
субъекта, но должно приглашать к ре-теоретизации субъекта с точки зрения
медиума мышления, того как он схватывает бесконечности и неисчислимости,
вынуждая заданную схему концептуального само-определения вновь и вновь
возвращаться к исходным посылкам, аксиомам и истинам.
Подойти к автоматизации на языке
прагматизма означает утверждать, что трансцендентальное исчисление можно
отличать от репрезентационной модели познания или индуктивного допущения, что
причинные воздействия между вещами есть то же самое, что и концептуальное
развитие вещей (где делание и мышление, так сказать, растворяются в одном
наборе действий). Т.о. техно-капиталистическая категоризация познания
соответствует не завершению субъекта в сетевом образе организации данных, но
сама требует пересмотра в связи с историческим развитием не-дедуктивной логики
машин и включением параметра времени в развитие истин в автоматизированных
системах. В частности, вычислительная инфраструктура машинного обучения уже
указывает на радикальную трансформацию вычислений, поскольку в обучающихся
автоматах расширяется абдуктивное порождение умозаключений. Разворачиваясь от
пессимистичной констатации кризиса разума, познания и человека перед
вызовом компьютерной логики, возможно
заново поставить вопрос о технологиях вне "социо-генетического
принципа" (Wynter), согласно которому биологическое объяснение само-создания
человека сводится к протезному пониманию техне как простому расширению
биологического субстрата "Человека эволюции".
Включение триадической системы Пирса
(абдукция-индукция-дедукция) в контекст вычислений может помочь осмыслению
мульти-логического субъекта, включающего "чужую" логику машины как
форму машинного знания, которая начинается с минимального алгоритмического
паттерна в практиках компрессии. Прагматистская триадическая схема логического
мышления действительно способна предложить не бинарное различение, а
синтетическое развитие аксиоматических, эмпирических и конструктивистских
режимов рассуждения. Это предполагает не просто репрезентацию конкретных
практик в закрепленных символических значениях, но, что более важно,
экспериментальное абстрагирование отношений начиная с алгоритмических
паттернов, как того, что уже подразумевает режим мышления о мышлении. Вместо
кибернетического модуса рефлексии второго порядка, который утверждает, что
мышление базируется на био-центричном человеческом изобретении, а именно как
аутопойэтическое воспроизведение заданного принципа организации, мульти-логика
вовлекает третий уровень абстракции, где правила происходят из отношений между
отношениями, пронизывающими разные масштабы и размерности, которые выступают
как искусственные синтезаторы "познания-как", открывая и творя
смыслы из спутанной сложности практик.
Попытка реабилитировать
автоматизацию (за пределами серво-механического кибер-образа сетевой
организации общества) также включает усилие по переводу конкретной конфигурации
вычислительного опосредования на язык мульти-логики, которая оспаривает
презумпцию, что функциональное поведение машины прямо соответствует тому, что
машины могут делать и думать. И поскольку мульти-логические положения
прагматизма допускают асимметрию масштабов действия и мышления, триадическая
онто-логика Пирса может быть задана на языке логики континуума (Zalamea, Peirce’s
Logic of Continuity 2012). Эта пропозиция включает гипотетический режим
прояснения неизвестностей (неисчислимостей), порождая низко-уровневую
паттернизацию или артикуляцию обучения конкретным вещам, чтобы перезапустить
валидизацию предполагаемых истин и фактов. Абдукция включает определенную
степень "сохранения неведения", что подразумевает не просто ошибки
при обучении, но неисчислимость измерений реальности, для которых логика
является ответом на проблему неведения (т.е. на то, что неизвестно). Неведение
здесь не подлежит прояснению, но сохраняется, поскольку гарантирует
прогрессивное становление истины, работая в пространстве разума с включением
неизвестных неизвестностей. Это касается и того как конструктивизм в логике
переопределяет вычисления. Неопределенности являются составной частью процесса
валидации обоснования, поскольку неизвестные результаты расширяют диапазон
возможностей прогрессивного становления (но не само-определения) гипотезы -
т.е. определяемой через процесс-процедуру её подтверждения.
Но как это абдуктивное,
конструкционистское, экспериментальное представление о работе логики может
предложить новый образ цифрового субъекта или техно-политическое измерение
"чужого" субъекта ИИ? Фантастический подход к "чужой"
логике ИИ предлагает прагматистское видение инструментальности и утверждает,
что автоматизированное мышление не исключает возможности субъекта технологий.
Однако, вместо выхода из кибернетической матрицы корреляции данных, я
настаивала на инструментализации субъекта, и обсуждала вычислительные
возможности для гипотезы "чужого" применительно к субъекту, предполагая последующее вопрошание
о технологической размерности субъекта после кризиса Человека. Отнюдь не
уравнивая инструмент с субъектом - устройством или медиа-синтаксисом
коммуникации - я обратилась к мульти-логическим режимам инструментальности
(абдукция-индукция-дедукция), которая включает экспериментальную аксиоматику и
логический конструкционизм, чтобы заявить, что алгоритмический процессинг и его
синтаксическую онтологию предстоит рассматривать в перспективе
трансцендентального пере-программирования вычислительных аксиом.
... Однако, если мессианическое
требование о вновь конфигурируемом техно-субъекте может лишь склоняться к
механике власти или быть её результатом, можно также допустить, что
мульти-логика для спекулятивного и критического осмысления автоматики требует
мульти-скалярного анализа причинных связей,
экспериментального отношения между средствами и результатами, которые
преодолевают серво-механическую рамку неолиберального производства субъекта.
Важно, что инструментальность
определяет возможности завершения вычислений в перспективе имманентного
предвидения финала, и это надо отличать от представления вычислений как
результата бесконечной цепи бессмысленных под-итогов. Например, Харауэй,
рассуждая о политике киборга, заявляет о необходимости ре-артикуляции отношения
между средствами и результатами, частями и целостностями, не отказываясь от
представления об основном субъекте, который способен обобщить разно-уровневые
масштабности за пределами режима социального подчинения. Также можно заметить,
что новая озабоченность универсализмом - как новой концепцией целого или
единства субъекта - захватывает теории гендера и сексуальности, которые
ссылаются на понятие безразличия Алена Бадью, чтобы критически рассмотреть
последствия всё более релятивистской политики особенностей (Menon, Indifference to Difference 2015). Так, Menon рассматривает квир-универсализм,
доказывая что безразличнностные (к политике идентичности) качества желания не
являются версией конкретного субъекта, но определяют анти-онтологическое
состояние бытия, поскольку универсализм (единство субъекта) не дан, но должен
быть достигнут. Другими словами, отстаивание квир-универсализма предполагает
структурное обучение, "полную ревизию
культурно-политико-социально-сексуальной практики бытования" (Menon).
"Чужой" субъект ИИ -
экспериментальное и конструктивистское видение как причинности (в смысле
условий неисчислимости) так и финальности (в смысле трансцендентальной
тенденции), является т.о. заявлением о мульти-логическом единстве субъекта. В
дополнение к универсализму, определяемому практикой - или предписанием теории -
..., политическое измерение человеческого действия (как следующее из
трансцендентальной рефлексии) также требует сделать шаг назад в политику
инструментальности, чтобы понять как медиум становления мышления привел к
радикальной трансформации формализма, логики и умозаключений. Из этой
перспективы "чужой" субъект ИИ совпадает с аргументом, что
инструментальность не означает покорности сетевому образу субъекта. Напротив,
можно предположить, что рассуждение становится инструментальным вплоть до
трансформации самого рассуждения, призывая к пере-запуску трансцендентального
субъекта из его бесконечного, неисчислимого внешнего, т.е. из самой ситуации
"чужеродного" мышления с участием машин. Это вовсе не еще одно мессианическое
предположение, дело в том, что
инструментальное порождение цифрового субъекта уже происходит с
ре-конфигурацией повседневной активности вычислительного процессинга и
формированием мульти-логических режимов разума.
Комментариев нет:
Отправить комментарий