Дэйта, Медиа, Этика

 

 Разговор с Эндрю Калпом

Сети не всегда на стороне контркультуры, сети - это также планирование войн..., корпоративный бизнес, рост влияния правительства...

Эндрю Калп (Andrew Culp) - теоретик цифровых медиа из Калифорнии, известен книгой "Темный Делез" (2016). Исследует амбивалентные эффекты сетевой культуры в диапазоне от анти-глобалистских инициатив до монетизации социальных взаимодействий в сетевых приложениях. В интервью с Anirban Baishya для Spectator (журнал посвященный исследованиям кино и медиа, но похоже этот номер оказался последним)  делится мыслями о всеобщей цифровизации, техно-культуре и формирующихся горизонтах технократической власти. 

Вопрос: Термин "биг-дэйта/большие данные" приобретает значение как что-то магическое. Но по выражению Craig Dalton и Jim Thatcher у "больших данных" большие предшественники, а именно - уже накопленные знания, которые заложили основу и помогли определить специфику и задачи, реализуемые современными «биг-дэйта». Итак, чем именно отличаются "большие данные" (или, что в больших данных БОЛЬШОГО)?

Ответ: Биг-дэйта это интенсификация нашего "информационного общества", как оно стало называться в 1960х. Но как вы говорите, было много предшественников. Один способ локализации предшественников - следовать вопрошанию Фуко "что считается истиной?" А более конкретно - речь о практиках производства знания, которые он называл веридикация (право на истину согласно авторитету, власти, компетенции, т.д.). Но если во времена Фуко маркетинговые фирмы задействовали психоаналитиков для угадывания бессознательных желаний масс, то сегодня информационные аналитики выявляют закономерности, которые можно увидеть только изнутри массива данных. Иными словами: разве то, что обещают Большие Данные не является новым говорящим субъектом после Смерти Человека?

В лекции о неолиберализме Фуко обнаруживает любопытный момент в середине 18го века - когда политэкономия преобразуется из моральной философии в науку о правлении, когда физиократы начинают говорить о связи между стоимостью и ценой. Следствием этого стало нечто большее, чем просто подход к торговле, основанный на данных - учреждается наука, в которой рынок говорит истину, подтверждающую практику правления. Пожалуй, еще важнее, что приходит время Адольфа Кетле, отца "социальной физики" и рождения "среднего человека". Я хочу сказать, что когда смотришь на историю данных, то обнаруживаешь аппараты производства знания, а при более внимательном рассмотрении - также открывается целостная теорию истины.

Возвращаясь в наше время я хочу задавать вопросы того же рода. Если пристально рассмотреть информационное общество, то придем к современной мощи "говорения истины" через Большие Данные: формализация позитивистских социальных наук (в ущерб другим экспертным формам), торжество бихевиоризма, сопровождаемого теорией субъекта, вычисления со свойственным им способом решения проблем. Послевоенной кейнсианской фантазией была автоматизация, где вся работа делается машинами. Наша пост-катастрофичная неолиберальная фантазия уже не может вообразить мир без работы - или вспомним лозунг из 70х, ставший сегодня еще популярнее: легче представить конец света, чем конец капитализма. Возможно, вокруг уже развернулся настоящий апокалипсис - мир Больших Данных, где всё мышление выполняется машинами. И тогда больше нет нужды в человеческой интерпретации, поскольку огромные массивы данных легко извлекаются и самопрозрачно истинны - подлинно либертарианская технократическая фантазия.

Но прежде чем я преувеличу значимость этой идеи, важно обратить внимание на уже имеющиеся прорехи в её защитной броне. Социальные науки сегодня переживают кризис воспроизводимости, отчасти направляемый Большими Данными. Хитрость машинного обучения проявляется в способности обнаруживать любопытные паттерны. Но как показали недавние скандалы, эти паттерны часто отражают качество набора данных, но не реальность, на которой они должны базироваться. Проблема здесь не в истинно верующих, а в зависимости. Конкретнее, это не просто проблема обработки информации типа «мусор на входе, мусор на выходе», это результат привилегированных форм знания, которые могут быть получены только с помощью определенных технических средств - здесь я имею в виду системы, в которых «истина» процесса начинает подавлять способность любого отдельного участника превзойти её,  как это происходит в "Бразилии" Терри Гиллиама. Возможно, в этом величайший социальный риск механизма Больших Данных: даже в случаях, когда он совершенно ненадежен, его продолжают использовать, попадая в зависимость от той истины, которая проговаривается.

В: Итак, что же меняется, когда риторика больших данных проникает в нашу повседневность, использование сетевых технологий становится привычным, и какое значение имеют большие данные для лучшего понимания сегодняшней медиа-культуры?

О: Вот одна идея, которая продолжает линию мысли Фуко: в каждом обществе есть аналогии, принимаемые за основание истины. Генетика долгое время играла эту роль: простые люди утверждали, что нечто должно быть истиной, «поскольку это заложено в моей ДНК» - подразумевая это и буквально и метафорически, иногда одновременно. Это доводится до совершенства в телешоу CSI, в котором судебная медицина обрела такую убедительность для широкой аудитории, что привела к измеримому «эффекту CSI» для реальных судов присяжных, которые ожидали, что вся детективная практика будет столь же убедительной. Поскольку большие данные обретают само-очаровывающее воздействие, люди привыкают полагаться на них в повседневных рассуждениях. Это будет действовать не только в качестве виртуального субъекта с "алгоритмом", который советует людей для общения, книги для чтения или куда устроиться на работу, но и как средство для прояснения правды о здравоохранении, производителях, охране правопорядка, транспорте, образовании и науке.

В: Каких медиаобъектов не было бы без Больших Данных? В последние годы Variety проводила саммиты по большим данным, а такие платформы, как YouTube, Google, Facebook и Netflix, регулярно собирают пользовательские данные для прогнозирования с помощью алгоритмов пользовательских предпочтений  или таргетирования рекламы. Являются ли «большие данные» проводником для других медиа, или мы находимся в некой исторической точке, и пора подумать о самих данных как медиа-форме?

О: Большая часть настоящих «больших данных» всегда невидима, поскольку значительная их часть - это информация конфиденциальная, внутренняя для корпоративного мира, секреты, защищаемые правительством, или научные данные, используемые лишь узким кругом исследователей. При трансляции из базы данных в  более понятные формы для людей, получаем что-то вроде  графиков, диаграмм или карт - исследования климата по-прежнему одна из областей, стимулирующих Большие Данные. Хотя многие такие наборы данных недостаточно велики, чтобы технически соответствовать БД, существуют медиа, история которых тесно с ними связана, как то: географические информационные системы и геопространственные исследования в более широком смысле. Показателен здесь проект Million Dollar Block. Но в поле индустрии развлечений, которая кажется более важной для нашего вопроса, Web 2.0 произвёл еще более странные медиа, связанные с большими данными, такие как звезда Instagram Lil Miquela, расистский чат-бот от Microsoft Tay, генетический анализ от 23andMe, интерактивные карты надзора, психоделические изображения от DeepMind, сгенерированные лица от Deepfake и прочих агентов  искусственного интеллекта, а также многое другое. Если расширить категорию, включив в нее все медиа, которые существуют только благодаря эффекту сетевой массификации, то сюда войдёт эстетика мемов, дискурсы и субъективности, специфичные для социальных сетей, нарративная логика видеоигр, стандарты стриминговых сервисов, краудфандинговые ретро-перезагрузки, и т.д. И, наконец, есть целая категория средств массовой информации, которые существовали до Больших Данных и Интернета, но теперь продвигаются как новые. Еще недавно журналисты говорили о самопровозглашенных гуру, подмявших гендерные медиа, вроде диетических коктейлей Slimfast, продуктов Soylent как важных  компонентов для эффективного «биохакинга» с сопутствующей аналитикой подсчета, измерения, представления и модификации поведения. Особо примечательно сближение врачебной диагностики нарушений пищевых расстройств и аналитики данных оцифрованной самости.

Какую новую роль в этом играют Большие Данные? Как вы говорите - предвидение. Но также - экстраполяция. Это то, что Искуственный Интеллект и Машинное Обучение заимствуют у своего предка - кибернетики. Сама кибернетика родилась в голове математика Норберта Винера, который работал над средствами ПВО во время Второй Мировой. Создатели медиа используют технологии, основанные на данных, для целевых аудиторий, формируемых по принципу сходства. Работа происходит на нескольких уровнях. Определение трендов является основой бизнес-модели Web 2.0 для компаний, стремящихся монетизировать сбор данных, продаваемых информационным брокерам, таким как Acxiom. В этом суть бесплатных веб-сервисов, от налоговой отчетности до Facebook. Стратегически важно следовать трендам, как это видно из большой игры Netflix и Amazon, которые агрессивно расширили производство контента, а также увеличили количество рабочих мест в маркетинге для социальных сетей и оптимизации средств поиска. В сфере телевизионного производства замена семьи Нильсен (Рейтинг Нильсена) пользователем Netflix - это масштабный сдвиг в переходе от фордизма к производству точно в срок (just-in-time production).

Пожалуй, еще более глубокий сдвиг произошел с производством контента в Интернете. Ранняя сеть 1990х годов рассматривалась в первую очередь не как место для коммерции, а как среда для свободного самовыражения. Без всякой иронии выдвигались концепции глобальной деревни, городской площади или ратуши в сети. Не то чтобы я согласен с этими идеями, но они точно отражали опыт многих пользователей, которые подключались к BBS, обмениваясь по протоколу telnet в MUD (многопользовательский мир), отправляя сообщения в группы USENET и просматривая другие забытые уголки Интернета. Даже бум и спад доткомов, похоже, не слишком сильно повлияли на ситуацию.

Сдвиг происходит с формализацией Web 2.0 в конце 2000-х, когда дух свободы слова конвертируется в кладезь бесплатного труда. Ряд веб-сайтов, которые позже назовем «платформа как услуга», внезапно стали невероятно успешными, в первую очередь  - Facebook и YouTube. (Менее обсуждаемый аспект этой истории -  что Web 2.0 был задуман левыми разработчиками как часть антиглобалистского движения, такого как Indymedia, или что базовая модель для Twitter, TXTMob, возникла из протестного приложения на основе SMS). По мере того, как это раннее поколение компаний Web 2.0 развивалось и отвечало на запросы венчурных капиталистов по согласованию бизнес-моделей, их роли прояснились: они стали арендодателями нового типа. Но вместо требования арендной платы, они монетизируют пользовательский контент в обмен на использование своего сайта в качестве «платформы». Поскольку эта монетизация стала определять приоритеты большого числа пользователей (формально и неформально), изменился и тип производимого контента. К счастью, Интернет по-прежнему является достаточно хаотичной средой, так что мотив прибыли управляет не всем, но все больше влияет на тип создаваемого контента. Например, из-за того, что значительные вложения сделаны в "альт-райтов" (Ben Shapiro, Jordan Peterson), моя система рекомендаций от YouTube заполнена их видео - я полагаю, это в связи с  моими исследованиями по левой радикальной политике. Но, как говорилось ранее, все это замкнуто в черном ящике под защитой частной информации, поэтому причину никогда не узнаем.

В: В свете недавней дискуссии, в центре которой  оказались Facebook, Google и их методы сбора и управления данными, как вы представляете роль государства и гражданского общества? Необходимо ли вмешательство государства для разрешения проблем с этикой в отношении данных? Могут ли правовые меры гарантировать этичное использование данных? 

О: Вообще говоря, правительство имеет возможность регулировать Интернет, но предпочитает не делать этого. Историю регулирования Интернета в Соединенных Штатах следует понимать в более широком контексте развития телекоммуникаций. Исходно Интернет был научным продуктом  времен холодной войны, завершение которой лишило науку особого приоритета и он превратился в национальный проект со всеми вытекающими отсюда ресурсами, легитимностью и приоритетами. (Одна важная причина моего скепсиса в отношении призывов к ренационализации телекоммуникаций в том, что такое решение послужило бы интересам государства безопасности (Китай уже использует передовые технологии для жестокого подавления уйгуров), включая биотехнологии - так, недавно сообщалось, что Family Tree DNA предоставила ФБР доступ к своим базам данных). Интернет вызревал в эпоху массового дерегулирования, когда основные изменения начались с создания «Baby Bells» (демонополизация связной отрасли в 1980е), и завершились десятилетием позже Законом о телекоммуникациях 1996 года. Отсутствие регулирования - это не столько неспособность регулирующих органов идти в ногу с темпами инноваций, сколько часть более масштабного сдвига в понимании телекоммуникаций не общим благом а частным товаром.

Действительно, важно бороться с мифом Кремниевой долины о парнях, которые что-то мастерят у себя в гараже. Это лишь часть либертарианской мифологии Интернета, подвергнутой критике со стороны Fred Turner и в классическом эссе «Калифорнийская идеология» от Mute. Этот миф не только делает героев из людей вроде Билла Гейтса и Стива Джобса, заставляя краснеть даже Айн Рэнд, но становится главной причиной ряда самых пугающих аспектов современной сетевой культуры. Довольно маргинальная перспектива криптоанархизма (на мой вгляд очень злоупотребляющая этим брэндом, который гордо носили такие люди, как Люси Парсонс и Эмма Гольдман) подчинила свои крайне правые либертарианские идеи защите таких технических продуктов, как криптовалюта. Итак, если перевернуть оптику, то проблемы, связанные с Интернетом, оказываются вызваны не слабым участием государства, а явным планом правительства по использованию человеческого общения как среды накопления капитала. 

По моей оценке, ни одна из этих проблем не решается в перспективе либерального правового субъекта (а именно - в режиме частной собственности) и, понимая шире, на капиталистических принципах организации. Вот почему я обращаюсь к протестным аутсайдерским группам. И свою роль вижу скорее в агитации нежели проведении реформ. Поэтому я на стороне тех, кто громил автобусы Google в Сан-Франциско, саботировал штаб-квартиру Amazon в Нью-Йорке и проводил множество других акций по всему миру. Есть здесь и практическое измерение -  организация крипто-партий для обучения людей принципам безопасной активности, более широкое продвижение антикапиталистического инструментария и различных форм тактического саботажа. В этом отношении неплохим введением для новичка будет недавняя книга Брантона и Ниссенбаум «Обфускация: руководство пользователя» (Obfuscation: A User’s Guide).

В: Но какова в этом роль крупных техно-корпораций? Почти ежедневно мы используем их устройства и платформы, зная, что наши персональные данные могут собираться (и, скорее всего, это делается), отслеживаться и использоваться. Каковы компромиссы в плане наблюдения и отслеживания? 

О: Есть ряд законно дурных людей, заправляющих техно-компаниями, вот как настоящий вампир Peter Thiel и его Palantir Technologies. Но меня гораздо больше интересуют корпорации вроде Google или Facebook, которые искренне считают, что служат общественному благу. Или, на другом примере - почему Марк Цукерберг выглядел так неловко перед Конгрессом, когда это могло быть моментом славы? (Мемы изобразили его одетым в неуклюий костюм Дэвида Бирна, и даже, еще выразительнее, как андроида Дейта из Звездного пути). Можно задаться вопросом, почему все в Facebook искренне верят, что призваны в помощь?

 В первом сезоне сатирического сериала HBO «Кремниевая долина» шутят о социальной миссии технологических компаний. «Делаем мир лучше с помощью минимальных транспортных уровней, ориентированных на сообщения..., делаем мир лучше с помощью масштабируемых отказоустойчивых распределенных баз данных с транзакциями ACID (Атомарность, Согласованность, Изолированность, Долговечность) .... Но самое главное, мы делаем мир лучше, создавая элегантные иерархии для максимальной повторяемости и расширяемости кода". Неожиданное смешение гипер-специфичных технологий и широкой социальной миссии поддается циничному прочтению: технологические компании должны оставаться в своей нише и делать то, что у них получается лучше всего - инженерные технологии. Но можно сделать еще ряд язвительных замечаний. Во-первых, технологические компании, как правило, имеют инженерную склонность, отдавая приоритет технологическим усовершенствованиям. Когда попадают за круглый стол, то продвигают две вещи: диагноз, основанный на аналитике с привлечением баз данных, и рецепт, основанный на внедрении новых технологий (один ноутбук на ребенка, парящая группа воздушных шаров для Wi-Fi над Африкой, iPad для школьников). Во-вторых, сами технологические компании часто оказываются причинами проблем - факт, что технические инновации теперь предшествуют их применениям, а патентные бюро завалены приложениями для вещей, которые никто никогда не планирует запускать в производство, потому что они бесполезны. В-третьих, они не считают предательством сотрудничество с правительством или большими корпорациями. Это может может сбивать с толку, поскольку кажется противоречащим мифологии раннего Интернета. Но я думаю, что это кое-что проясняет в большом технологическом бессознательном:  ведь конечное устремление - не просто работать вместе с правительством, но заменить его (в качестве главных технократов).

Рост высоких технологий привел к новой форме правления. Усовершенствовалась организационная практика, власть стремится влиять на широкий круг социальных вопросов. С точки зрения власти её собственная этика приобрела устойчивый, четкий характер - отсюда рутинная теперь практика публичных извинений за утечки данных (всегда с дурацкой подачей). Конечно, сложившийся порядок крайне антидемократичен, поскольку структура принятия решений столь же невидима, как и модерация контента Facebook, то есть совершенно непрозрачна. Эта модель вписывается в современную парадигму, согласно которой государственная власть переходит от суверенных институтов, отвечающих за социальное обеспечение, к растущему множеству негосударственных образований. Если кто-то хочет изменить стандарты образования в США или глобально, дело придется иметь не с Министерством образования, а с кем-то из Фонда Билла и Мелинды Гейтс. А что эти крупные технологические компании могут внести в социальную проблематику? Оказывается, не мало. Не только Google считает себя крупным игроком в мировом развитии. Многие даже считают свои методы слишком «инновационными», чтобы включать их в обычную практику обсуждений с заинтересованными сторонами и уже имеющимися экспертами. Скорее, следуя типичному технократичному подходу, они склонны применять это как технические исправления. А если что-то пойдет не так или окажется разрушительным, то наводить порядок должен кто-то другой.

Были попытки создания альтернативных медиа, основанных на других принципах. Едва ли не каждый год продвигается новая социальная сеть  как новая платформа, которая «действительно ставит пользователя на первое место» или просто «защищает вашу приватность». Но они всегда проваливаются. Даже Google недавно отключил Google Plus, свою альтернативу Facebook. Можно осмыслить успех определенных платформ, ведь действительно есть демографическая сегментация - поколение Z предпочитает эфемерные СМИ от Facebook, темнокожая молодежь использовала Myspace после того, как другие ушли. Но даже такие соображения по-прежнему полагают "экономию внимания" (следствие информационной перегрузки)  как метрику успеха. Остаётся большой вопрос - что смартфоны сделали с нами за десять лет в глубоком антропологическом смысле. Как они нас изменили? К лучшему ли? Общество проявляет большое беспокойство о детях. Важным сигналом является новая тенденция  воспитания детей в Кремниевой долине - полный запрет на интерактивные экраны,  и это важно для всех, особенно когда мои студенты сообщают, что используют свои телефоны шесть или более часов в день. Медитирующая толпа продвигает "диеты социальных сетей". Но, возможно, пора подумать о долгосрочной паузе.

В: Столь вездесущее присутствие крупных техно-корпораций привело к ряду широко распространенных практик (и проблем) в глобальном масштабе. Ослабил ли капитализм платформ старые формы национализма и государственной власти или трансформировал сам генетический код этих структур? Здесь же можно подумать, например, о недавнем глобальном возрождении правого популизма в Соединенных Штатах, Индии, Турции, на Филиппинах. Как культуры, использующие данные, способствует развитию этих политических сил или изменяют их, и какую роль в этом возрождении играют медиа, на данным построенные?

О: Вспомним мнимую «Твиттер-революцию» в Иране, связанную с выборами 2009–2010гг. Вскоре после этого я посетил несколько технических семинаров с сирийцами, живущими в США. Они хотели научить себя и свои семьи на родине использованию прокси-серверов для обхода цензуры. Думаю, сегодня это довольно распространенные истории, которые заботят гражданское общество. Теперь есть глобальные НГО, занимающиеся «продвижением демократии» в стиле холодной войны, опираясь на парадигму коннективизма, то есть используя информацию, социальные связи и ресурсы Интернета для продвижения либеральной капиталистической демократии.

Вот ключевой пример из книги 2013 года «Новая цифровой мир: изменение будущего людей, наций и бизнеса», написанной в соавторстве  тогдашним генеральным директором Google Эриком Шмидтом и политиком Джаредом Коэном, которые встретились в Ираке, думая о «построении нации». Коэн работал на Кондолизу Райс, ключевую фигуру по вопросу внедрения социальных сетей «в свой дипломатический инструментарий». Работая со Шмидтом, Коэн затем присоединился к Google, чтобы возглавить их крыло, посвященное влиянию на глобальную геополитику через свободу слова, борьбу с цензурой, доступ к информации и «противодействие экстремизму».

Пост-политическая структура, в которой представлены эти идеи, имеет решающее значение для понимания ее цели. То, что на первый взгляд выглядит как демократия и гражданское общество, при ближайшем рассмотрении является обновлением старых колониальных проектов, направленных на устранение препятствий для новых режимов накопления капитала. Простой глобальный политико-экономический анализ показывает, как эти технические инструменты подготавливают население к работе в сетях телекоммуникации следующего поколения с низкими доходами. Уже много говорилось об ужасных условиях цикла производства цифровых устройств, начиная с добычи руды в Конго и заканчивая сборкой  на заводах Foxconn в Китае. Но очень важен фокус на данных. Adrian Chen сделал фантастические репортажи об армиях людей в бывших колониях, которых нанимают на работу в цифровых потогонных условиях для своих бывших колонизаторов. Каждая остановка в цепи производства, распространения и потребления данных включает скрытых участников, следующих глубокому разделению труда.

Также интересен ваш вопрос о генетической структуре подходов к политике, опирающихся на данные. Я очень неоднозначно отношусь к нынешней дискуссии по Раша-гейт. Если сосредоточить внимание на том, поступали ли предвыборные сообщения из Санкт-Петербурга, Россия, а не из Санкт-Петербурга, Флорида, то удобно уклоняться от вопроса как именно они повлияли на выборы. В тех редких случаях, когда обсуждается содержание онлайн-материалов, наиболее частый пример - это фэйковые правозащитные группы чернокожих, которые, как утверждается, «эксплуатируют расовые разногласия». Задумаемся на мгновение. Что действительно говорится? Что Клинтон победила бы, если бы американский расизм не выходил на поверхность?

В этой связи согласен, что Бразилия, Индия, Филиппины могут многое предложить. В значительной степени потому, что основным каналом  распространения политического контента для них, как правило, являются сообщения WhatsApp, и мало кто предлагает модерировать такие типы чатов. Циркулирующие там сообщения, как правило, представляют собой слухи, способные разжечь безумие, напомнить о крестьянских восстаниях, религиозных бунтах, линчевании и насилии. Обычно предполагается два ответа: либо технический карантин, либо призыв вернуться к некоторому логически организованному дискурсу (будь то логический, гражданский или экспертный). Оба трактуют конспирологические дискурсы сетевой культуры как девиацию. Но что если это не отклонение? Несмотря на все разговоры о «фейковых новостях», недостаёт анализа того, почему люди предпочитают их фактам. Почему выдумка сильнее правды. Моя интуиция подсказывает, что машинное обучение, основанное на больших данных только усугубит ситуацию, поскольку его логика является беспорядочно ассоциативной. Считайте, что вас предупредили о конспирологических сетевых дискурсах. Думаете, что дела обстоят неважно? Тогда вы пока ничего не видели, всё еще впереди.

В: О каких опасностях (или преимуществах) интеграции терминологии и подходов к большим данным в академических кругах можно говорить и как вы преодолеваете эти моменты в своих исследованиях?

О: Мой ответ обусловлен моей позицией гуманитарного критика в области медиа, работающего в институте искусств, но меня больше всего интересуют фантазия, творчество и находчивость как способы исследования. Методы, подпитываемые данными, могут помочь в этом процессе, но не так, как это обычно работает с Биг Дэйта. Мое текущее исследование заинтересовано в творческом использовании данных не для достижения идеала, а для порчи, замалчивания или нашего само-отключения  как искусства отказа.

Большие данные переживают ужасное похмелье в гуманитарных науках. На них была выделена огромная финансовая поддержка и ряд  ведущих институций вложили большие деньги. Но после серии громких скандалов и провала устойчивой поддержки исследователей для продолжения работ, институциональное существование этого направления оказалось под вопросом. Даже использование маркера «Большие Данные» не вполне соответствует значению термина, поскольку мы, как правило, не имеем доступа к корпоративным, правительственным или научным массивам данных, которые здесь подразумеваются. Более того, самые мощные приложения для данных связаны с библиотеками и музеями,  их коллекциями и архивами, а также различными формами хранения данных, включая интерактивные гео-инструменты. А если видеть здесь форму аналитики, то в каких случаях данные позволяют получить новые, неожиданные или невозможные иным образом результаты? Примеры крайне редки и малочисленны.

Но чтобы обнаружить здесь оптимистичный ракурс, скажем, что, возможно, мы еще не знаем, на что способны данные! В своей книге «Язык новых медиа» Лев Манович заявляет о новом основании для нового медиа-искусства. Возможно, вместо производства новых данных, искусство нуждается в разработке новых интерфейсов для уже существующих баз данных. Есть очень хорошие примеры такого рода - от био-арта до дигитальных художников, производящих намеренную перекодировку входных данных. Несколько недель назад мой проект участвовал в работе арт-группы Disnovation, десятилетние эксперименты которой отражают рост интереса к данным в искусстве, например: беспокойство времен холодной войны в связи с межконтинентальными ракетами (War-Zone); пиринговые сети обмена файлами P2P (The Pirate Кино); государственная цензура (Blacklists) и компьютерная пропаганда о компьютерной пропаганде (Computational Propaganda About Computational Propaganda). 

В: Присутствуется ли это в вашем учебном процессе? Как ваши студенты воспринимают эти идеи и какие здесь трудности или успехи ?

О: Прежде я имел дело с подготовной естественно-научных кадров. Студентам было трудно соотносить этику проектов, использующих данные, и свою собственную; было распространено мнение, что они должны оставить свою этику за порогом, чтобы найти работу в отрасли. Подход, который в конечном итоге оказался наиболее успешным - это медиа-осведомленность, позволивший протащить контрабандой широкий культуро-ориентированный взгляд. Но медиа-грамотность как парадигма вызывает скепсис, если подразумевает пост-политический формат "пристойного гражданина". Мне кажется очевидным, что сеть всегда была зоной политических пристрастий, а центрирование за счет нейтрализации интенсивностей - это отказ от политики.

Из читаемых курсов мой любимый - "Порочные медиа". Он подходит студентам, изучающим гуманитарные науки, от которых ожидается, что они будут культивировать свою точку зрения как необходимый элемент творческой практики. Я позаимствовал заглавие  из статьи из статьи Мэтью Фуллера и Эндрю Гоффи (в книге под ред. Юсси Парикки и Тони Д. Сэмпсона «Книга о спаме»), где они намечают серию стратегий проведения «исследований порочных медиа». Смысл не в том, чтобы судить о технологии, используя аудиторию как зал суда, но определить, полезны ли медиа для людей. Скорее студенты разрабатывают серию стратегий подхода к медиа, которые могут быть враждебны нашим интересам. В результате была создана группа в Facebook под названием «Evil Media», к которой призываю читателей Spectator присоединиться.

Предлагаю еще одну свою теоретическую линию - переоценку тактических медиа. Центральный вопрос исследования: что такое тактическое медиа после Web 2.0? Каковы были принципы развития структуры Интернета в 90-е годы, и как они изменились с тех пор? Скажу кратко: взаимодействие художников, активистов и ученых, составлявших тактические медиа, сформировало первую волну коммерчески доступной цифровой электроники и возвышенные идеи участия. Сегодня повсеместное распространение гаджетов часто является проблемой, а участие - способом включения в капиталистическое производство.

В: Тогда что нужно изменить?

О: Думаю, речь не идёт о создании вещей с нуля, например, нет нужды запускать сервер в подвале или строить свой собственный компьютер из компонентов, заказываемых по почте. Напротив, с централизацией сервисов через корпоративные платформы яркие позиции стали еще более востребованы. Повышение ставки означает перестать быть активным сторонником сетей и сетевой культуры. Сети уже не на стороне одной контркультуры, они - это планируют войн, ведут бизнеса компаниями и расширение влияния власти. Альтернативой является не отказ от технологий, а повсеместное распространение технологий потребительского сектора. Иногда разумнее избрать низкотехнологичную практику, что бы это ни значило, препятствуя форсированному маршу инноваций, чтобы восстановить другое чувство пространства и времени.