О человеческой незащищенности

Vulnerability – уязвимость, ранимость, чувствительность, незащищенность

отсюда

Уильям Коннолли:

Нам выпало такое время, когда всё становится более хрупким и остро нуждается в бережном отношении. Но одновременно значительная часть населения агрессивно противится признанию такой ситуации. Пришел момент, когда активное принуждение к признанию хрупкости вещей должно соединиться с признанием ограниченной способности человеческого рода к управлению миром.  Таково это парадоксальное время.

Уязвимость - как всеобщая характеристика, располагающая нас во взаимоотношении друг с другом, с государством, с планетой и с жизнью вообще. Похоже, что уязвимость экологическая, телесная хрупкость, социокультурная ранимость – это различные проявления фундаментальной онтологической уязвимости, свойственной нашей реальности.

Все существа и объекты беззащитны и взаимодействуют с неисчислимыми элементами и сущностями, где всё соединяется, распадается, соединяется вновь и воздействует на другие тела способами, которые предвидеть или предотвратить можно лишь отчасти и грубо. Фактически тела предоставлены миру: открыты и разверсты вовне, чтобы поддерживать и питать себя. Наши тела сущностно процессуальны: способны касаться и претерпевать касания других тел и сущностей, открыты возможностям, которых не счесть, ни поименовать.

Джудит Батлер «Рискованная/прекаритетная жизнь» (2004)

Тела подразумевают смертность, уязвимость, действие: кожа и плоть открывают нас для взгляда других, но также для касания, для насилия, - и во всём этом тела подвергают нас риску стать как участником, так и инструментом. Хотя мы боремся за право на наши собственные тела, но сами тела, за которые мы боремся, принадлежат не только нам. Тело имеет свою неизменную общественную размерность. Учрежденное как социальный феномен в публичной сфере, моё тело является как моим так и не моим. Изначально заброшенное в мир других, оно несет их отпечаток, формируется в горниле общественной жизни; лишь позднее, и с некоторой неопределенностью я выношу суждение о своём теле как моём собственном, если я вообще когда либо это делаю. Действительно, если я этого не утверждаю, покуда не сформирована моя «воля», то моё тело само соотносит меня с другими, кого я не выбирал для сближения с собой; если я выстроил представление об «автономии» на основании отрицания этой сферы первичного и не-желанного физического сближения с другими, то тогда отрицаю ли я общественные условия моего во-площения во имя автономии?

 Осознание этой уязвимости может стать основой для требования  не-военных политических решений, равно как и небрежение уязвимостью посредством фантазии власти (институциализированной фантазии власти) может привести в действие орудия войны. Однако, мы не можем устранить эту уязвимость. Мы должны о ней заботиться, даже покоряться ей, когда начинаем представлять, какого рода политика может предполагаться, если отталкиваться от мысли о телесной уязвимости - ситуация в которой можем быть покорены или потерять других. Можно ли что-то понять о геополитическом распределении  телесной уязвимости из нашего недолгого и разрушительного опыта  этих условий?

 Д.Батлер во введении к «Рамкам войны» (2009):

Я намерена утверждать, что если мы намерены шире поставить социальные и политические требования о правах…, в первую очередь нам нужно опереться на новую онтологию телесности, которая предусматривает переосмысление прекаритета, уязвимости, бесправия, взаимозависимости, незащищенности, телесного упорства, желания, работы, а также о праве на язык и социальную принадлежность. Обращение к «онтологии» в этой связи не означает потребовать описания фундаментальных структур бытия, отличных от всякого рода общественной и политической организации. Напротив,  ни одно из этих понятий не существует вне их политической  организации и интерпретации. «Бытие» тела, к которому обращается такая онтология, есть то, что всегда представлено другим людям, действующим нормам, социальным и политическим организациям, развивавшимся исторически таким образом, чтобы максимизировать прекаритет для одних и минимизировать для других. Невозможно сначала определить онтологию тела и затем обратиться к социальным означиваниям, к которым тело приводит. Вернее сказать – быть телом означает  быть открытым  для социального действия и формирования, и именно это делает онтологию тела социальной онтологией.

 В «Мифе автономии» (2005) Марта Файнмэн рассматривает «универсальную, постоянную и сложную» природу уязвимости и взаимозависимости на уровне здравоохранения и политики, показывая как метафизика/идеология так называемого «автономного либерального субъекта» оказывается вводящим в заблуждение допущением в сердцевине большинства дегуманизирующих капиталистических культурных практик Запада.

 Д.Батлер«Рискованная/прекаритетная жизнь»:

«Травма даёт один инсайт – а именно то, что есть другие, от кого наша жизнь зависит, люди которых я не знаю и, возможно, никогда не узнаю. Эта фундаментальная зависимость от анонимных других не является условием, которого можно избежать. Никакие меры предосторожности не исключают этой зависимости; никакое страстное суверенное действие не избавит мир от этого факта. Что он значит конкретно, выглядит различным образом в разных точках глобуса. Есть способы рассредоточения уязвимости, различные формы распределения, делающие некоторых людей более открытыми случайному насилию, чем других. Но внутри этого порядка вещей невозможно утверждать, что у США большие проблемы с безопасностью, чем у некоторых более проблемных и уязвимых наций и народов мира.

Быть травмированным означает иметь возможность отреагировать на нанесение вреда, выявить механизмы его распределения, выяснить, кто еще страдает от проницаемости границ, неожиданного насилия, страха, и как именно это происходит. Если национальному суверенитету возникает угроза, это не означает, что он должен поддерживаться во что бы то ни стало, если это приводит к ограничению гражданских свобод и подавлению политического инакомыслия. Скорее, отступление от Главного Мирового права (суверенитет), хотя бы временно, даёт шанс, чтобы начать представлять мир, в котором насилие может быть сведено к минимуму, в котором неизбежная взаимозависимость будет признана основанием  глобальной политической общности. Признаюсь, я не знаю как теоретизировать эту взаимозависимость. Тем не менее, я бы предположила, что наша и политическая и этическая ответственность коренятся в признании того, что радикальные формы само-достаточности и неукротимого суверенитета по определению нарушаются более масштабными глобальными процессами, частью которых они сами являются, что никакой окнчательный порядок не может быть обеспечен, и что окончательный порядок не является, да и не может быть высшей ценностью».

Есть более общая концепция человека, с которой я пытаюсь здесь иметь дело, а именно такая, где мы с самого начала представлены другим, где мы находимся изначально, даже до индивидуации и, в силу требований телесного, представлены некоторому множеству первоначальных других: эта концепция означает, что мы уязвимы перед теми, кто слишком молод, чтобы знать и судить, и потому уязвимы перед насилием; но также уязвимы перед другим  порядком осязания, порядком, который содержит прекращение нашего бытия на одном пределе, или же физическую поддержку нашей жизни – на другом.

Хотя я настаиваю на обращении к общей человеческой уязвимости, такой, которая возникает вместе с самой жизнью, я также утверждаю, что мы не можем вернуться к источнику этой уязвимости: он предшествует формированию «Я». Это есть состояние, условие бытия, заложенное в открытом виде с самого начала и с которым невозможно спорить. Я имею в виду, что спорить, конечно, можно, но мы тогда оказываемся глупцами, если не рискуем при этом опасным образом.