Интервью с Юджином Такером,
автором трилогии «Horror of Philosophy», завершенной недавно выходом книги «Cosmic Pessimism»
В эпоху,
помеченную угрозами природных катастроф, глобальной пандемии и технологических
перемен, перспектива исчезновения располагается не только в будущем, но в пределах
самой структуры нашей сегодняшней способности постижения мира и собственной
природы. Юджин Такер, профессор медиа из Нью-Йорка, исследует эти пределы в
массиве философских, литературных и поэтических источников - от средневековых
мистиков до современного жанра кошмаров.
Вопрос: Этот год отмечен публикацией двух
финальных книг вашей трилогии Ужас
Философии (Horror of Philosophy). Не могли бы прояснить некоторые идеи, лежащие в
основании проекта?
Eugene Thacker : Весь проект можно рассматривать как эффект двух
воздействий. Первое – моё пожизненное очарование жанром ужасов, особенно ужаса
сверхъестественного. Я рос в эпоху домашнего видео, графических новаций и видео
игр и не любил чтение, пока не открыл По и Лавкрафта. Большую часть литературы
я находил чрезвычайно скучной. Но с авторами как По и Лавкрафт я открыл
истории, зависавшие между прозой и поэзией, они открывали целый универсум,
который мог быть то пугающим, то лирическим, то загадочным и чуждым. Они писали
истории, развертываемые концептом, истории, где меньше внимания уделялось
человеческим персонажам и человеческой драме, а основной упор был на тщетности
и ограниченности бытия человека. Это вызвало во мне отклик длящийся и сегодня.
Другим влиянием была философия, с которой
я встретился позднее как студент – особенно Ницше и Шопенгауэр. Они не
относятся к типичным философам, а я не был типичным студентом философии. На
самом деле профессор однажды сказал, что если я хочу изучать философию, то
следует держаться подальше от философского факультета; не уверен, что именно
так надлежало поступить, но я внял его совету.
В конечном
итоге, мне кажется что эти два влияния – сверхъестественный хоррор и
анти-философия – в своём существе говорили одно и тоже, но используя различную
тактику. И они пересекаются в идее того, что высшим достижением нашего вида
является артикуляция собственной тщетности. Это особенно уместно сегодня, когда
чем больше мы узнаём о мире, тем меньше понимаем, а нас склоняют замкнуться в уютном
тепле безопасных пузырей социальных медиа на фоне взволнованных оценок
климатических изменений и ограниченности глобальных ресурсов. Нам недостает философии
тщетности, философии разочарования. Да и была бы она бесполезна, изначально
обречена на неудачу. Странным образом я нахожу в этом вдохновение. Всякая
попытка построения философии ужаса оборачивается против неё самой и обращается
ужасом философии.
В: Ужас
обычно связывают со сверхъестественным. Но вы, кажется, пытаетесь убедить, что
его также можно понимать как своего рода тестовый или эстетический портал в
не-человеческую реальность. Разве вы не утверждаете свою преданность линии философского
реализма?
ЮТ: Полагаю, философские дискуссии наших
дней задают реалистический и материалистический тренд и я ему следую. Но должен
признаться, я нахожу философский реализм самонадеянным и наивным. А «спекулятивный
реализм» - это оксюморон. Возможно, существует такая вещь как «холодный
рационализм», но единственным утверждением истины для него будет агностицизм.
Правда, что как правило сверхъестественный ужас предлагает бросить мимолетный
взгляд украдкой в некое «запределье». Но я бы не сказал, что цель здесь – дать
надежную точку входа в запредельное, еще менее – отнестись к нему как
познаваемому или полезному. В пределе сверхъестественный ужас указывает на
фундаментальный парадокс: обреченность попытки помыслить нечто, определяемое
как запредельное мысли. Это своего рода символ веры, необходимый для
философского устремления, в особенности тем, кто претендует на реализм: что мы,
как мыслящие человеческие существа, способны одновременно отстоять от мира и
тут же быть у него в плену.
Западная философия становится мне
интересной только когда мы отбрасываем некоторые изначальные функции
исторически на неё возложенные. Прежде всего это касается объяснительной
функции философии, функции все-знания, будто работа философии – отчет о том что
существует. Многие мыслители, включая Шопенгауэра ставили под вопрос обоснованность
различных вариантов принципа достаточного основания. Другой прискорбный аспект
философии – её терапевтическая функция, что работа философии – помогать людям
жить лучше, счастливее или более значимой жизнью. Сегодня это стало темой
поп-философской литературы, погрязшей в воображаемой, предельно
романтизированной «глубине» человеческих особей.
В: В книге «Звездный спекулятивный труп»
вы цитируете письмо Канта, где он описывает своё депрессивное состояние как «бессилие
унылого предания себя общему ощущению болезненности, не имеющему определенного
объекта (и потому не делая попытки справиться с этим посредством разума)». Это
будто намекает на оппозицию между радикально негативным аффектом и человеческой
рациональностью. Согласны ли вы с этим, и если да, то в каком отношении к этому
находится ваша работа?
ЮТ: Меня очень утомляет простое отнесение пессимизма, нигилизма, скептицизма и т.п. к «иррациональному». Это было проблемой многих попыток популяризации экзистенциализма в середине 20го века. Пессимизм, нигилизм и т.п. практически всегда предполагают содержащуюся логику отрицания в философском смысле, но это вовсе не означает, что разговор о пессимизме уводит от рациональности. Я веду семинар по пессимизму и здесь часто возникает тема для дискуссии, особенно в отношении текстов, заполняющих пространство между философией и литературой. Интересно, что в этом способе мысли в отношении негативности содержится определенная логика, не менее и не более строгая, чем любая другая её разновидность. Особенностью этих способов мысли является большая открытость в отношении противоречия, парадокса, апории и т.п. Традиционно полагалось, что эта область затруднительна для философии Запада, но есть и другой взгляд, полагающий противоречие действительно конститутивной частью философии, а не просто знаком нарушения логической строгости и последовательности. Особо это заметно на примере учения классических индийских логиков, как Нагарджуна, так и в недавних работах по «пара-консистентности» и других. Можно сказать, что пессимизм, нигилизм, определенные формы скептицизма отводят особое место центральному положению логической неконсистентности в поле философии.
В: Как вы пришли к концепту «космического
пессимизма»? На первый взгляд он выглядит как опыт предельного анти-гуманизма и
нигилизма, но, оказывается, подрывает глубинную надежду на возможность
позитивного преобразования. Так ли это?
ЮТ: И да и нет. Да – то, что исходным импульсом было запустить логику пессимизма по полной программе до самого предела, куда бы это ни привело. Но я осознал наивный характер такого стремления (отчасти потому, что многие предшествовавшие мыслители уже это проделали – Шопенгауэр, Ницше и Майнландер были ключевыми фигурами). Также, мне стало очевидно, что всякая философия, завязанная на пессимизм, сегодня должна подтверждать свой философский статус; я имею в виду явно нарастающий контекст безразличия того мира, в котором мы живём и с которым сражаемся в режиме повседневности, а также ту борьбу, которую ведет профессиональная философия за поддержание своего «научного» статуса. Современной философии приходится продумывать собственные ограничения, свою безуспешность взаимодействия с «миром как таковым» лицом к лицу, собственную неспособность адекватно рассматривать одни и те же наиболее фундаментальные, примордиальные философские вопросы, как например: почему существует нечто, а не ничто?
Нет – потому что здесь отсутствует «позитивное
преобразование». Я имею в виду, что оно возможно имеет место а я просто этого
не осознаю – но если позитивная трансформация и существует, то заверяю вас, это
чистая случайность которой можно пренебречь. Идея «космического пессимизма» по
сути состояла в соотнесении пессимизма, который выше и ниже масштабной шкалы
человеческого существования, и его проникновении в заботы человеко-мерного мира. Но что более
важно, он также выражает глубокое подозрение насчет греческого понятия κόσμος, которое
есть миропорядок, система, единство. Кто готов утверждать наличие порядка во
вселенной, в жизни, в самом существовании? Он, может быть, есть, а, может, и
нет. Но если он наличествует, то было бы самонадеянностью подумать, что мы
способны его прояснить через архитектонику концептуальных шахматных поединков,
которые зовём философией, религией, наукой…
В: Гленн Бек в одной из своих программ
отметил книгу «В пыли этой планеты» (In the Dust of This Planet). Он
предостерегает о волне «поп-нигилизма» и упоминает влияние твоей книги на Раста
Коула в «Настоящем детективе», а у
рэпера Jay-Z изображение обложки
была нанесене на спине того жакета, в котором он участвует в видео «Run» с
Бейонсе. Я знаю, что ты уже осудил это как пускание пыли в глаза, но разве не
занятно, что Гленн Бек говорит о нигилизме как экзистенциальной угрозе для
консерватизма? Он даже сказал - «Есть химическое основание этой нашей
склонности». Он, что, вроде как прав, или нет?
ЮТ: Я видел эпизод с Гленном Беком и там было сложно понять смысл; он казалось озабочен, даже встревожен всем этим, но если последовательно разобрать все его утверждения, то они ничего не несут. Я просто предположил, что это было в духе всех этих медиа наших дней, которые действуют в режиме непрерывной паники – дым и зеркала, много шума и крика без какого-то содержания. Мы забываем об этом неделю спустя, потому что появляется какой-то новый повод для беспокойства.
В отношении нигилизма интересно то, что с
одной стороны его легко связать с тем
или иным обстоятельством, неважно – крайне левого или крайне правого толка.
Нигилизм легко встроить во что угодно с целью продажи. Но в этот самый момент
он перестаёт быть нигилизмом, именно потому, что привлекается на службу некоему
набору ценностей, идеологий, повестки дня и т.п. Ницше понимал это про
нигилизм. Т.е. здесь фундаментально несостоятельная позиция. Отсюда же её
привлекательность для некоторых. В конце концов нигилизм должен опровергнуть
самого себя – от опровергает всё, даже веру в нигилизм. Потому я не думаю, что
может иметь место действительная нигилистическая политика или нигилистическая
философия, или искусство. Может невозможен и сам нигилизм.
В: В книгах наподобие Биомедиа и Глобальный Геном
ты говоришь о том, как биотехнологии и биоинформатика трансформируют наше
мышление о самом концепте «жизни». Ты утверждаешь, что наша способность
кодировать и декодировать биологические материалы в цифровую форму и обратно
бросает вызов разграничению между природным и искусственным. Ты также
ссылаешься на «тактический медиум», «пост-медиум» и «био-арт» как возможные
критические ответы на этот вызов. Можешь что-то сказать об этом?
ЮТ: Кое-что из того, что я делал раньше, принципиально фокусировалось на способах, которыми мы как человеческие существа изготавливаемся – буквально производимся, т.е. - проектирование, дизайн, выращивание в кубе. Тогда казалось, что весь массив передовых технологий состоял не только в изготовлении новых устройств или инструментария, но также на фундаментальном уровне исследовал наши базовые концептуальные дихотомии: природное - искусственное, биология - технология, разграничения человек - машина. Я находил эту сферу науки и технологий интригующей, поскольку она казалась мне подобием научной фантастики, даже лучше чем научная фантастика. Но лейтмотивом тех работ является идея человеческого растворения, подобно миражу, словно масштабирование «жизни» смещается вверх или вниз, т.е. на уровень сложной био-системы или на уровень микро- и нано-биологии – и в какие-то моменты они вдруг совпадают – фактически вычеркивая мезо-системный сегмент, соответствующий человеческим существам. На самом деле, всё что я писал, касалось одной из двух вещей: не-человеского вне человека и не-человеческого внутри человека.
В: Вы как-то писали про блэк-мѐтал и
принимали участие в Конференции по Теории Black Metal в Лондоне. Что
думаете о манифесте Хантер Хант-Хендрикса «Transcendental Black Metal»? Он утверждает, что осязаемость пустоты производит
наивысшую точку интенсивности в черном металле, но что это также есть «ложь»,
поскольку существовать такое не может, и что только трансцендентный черный
метал способен сделать это истиной посредством отрицания. Что вы об этом
думаете?
ЮТ: Я нахожу теорию черного метала интересной, поскольку она очень подвижна, её диапазон от детальных схоластических комментариев «зачерненой» прозо-поэзии до таких людей как Хантер, который и музыкант и поэт-исполнитель. Я участвовал в нескольких событиях и, надо сказать, это занятно, как весь контекст становится менее жестким в ходе обсуждения, в ходе серий вопросов-ответов и т.д. Люди всерьез представляют свою работу как она есть, хочешь – принимай, или – уходи. Примерно так: я здесь не для того, чтобы сообщить истину о вещах или продать тебе «мою ошеломляющую теорию, и я уж точно не ожидаю положительного отклика или конструктивной критики. Я имею в виду, что когда человек произносит лекцию или читает, уже слишком поздно для обратной связи, да никому в сущности и дела нет, особенно тому кто читает лекцию. Ты намереваешься сказать то, что хочешь сказать, что-то из этого может быть интересно, большая часть – непримечательна, вот так. Я думаю, также важно запомнить во всём этом рефлексивный момент. Да, каждый «серьезен» в том, что они говорят, но я думаю, что часть «прикола» - если можно так выразиться – это опрокидывание академического дискурса, немного насмешливой иронии, но и без пугающих выражений…
Комментариев нет:
Отправить комментарий