Левый взгляд в будущее

Мир, к котором не будет работы 

(для человека?)

Ник Срничек подводит итоги обсуждения недавно вышедшей книги «Изобретая будущее» (Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work, by Nick Srnicek and Alex Williams, 2015), которая здесь уже кратко упоминалась.

Сценарии 

Что именно означает мир-после/без-работы, как это связано со окружающей средой, рабочей силой, общественным воспроизводством и колониализмом? Приведет ли мир-после/без-работы (МПР), такой хай-тек, к истощению ресурсов и разрушению климата на планете? Означает ли МПР продолжение угнетения и подчинения слабо-развитых стран?

Чтобы дать ответ, будет полезно набросать ряд альтернатив возможного будущего, показывающих как МПР-проект может осуществиться. Если грубо, можно изобразить четыре пространных, потенциально пересекающихся варианта будущего: неоколониальный и расистский МПР; экологически неустойчивый МПР; мизогинный МПР и левый МПР.

В первом варианте будущего МПР устанавливается в ряде передовых капиталистических стран, а слабо-развитые страны борются за место в этом строю. Страны МПР превратятся в огромные аттракторы для мигрантов, и этот приток будет пробуждать ксенофобию и жесткую реакцию государства. Произойдет ужесточение пограничной системы и на европейских, американских и австралийских границах давка будет нарастать. Продолжится эксплуатация дешевых трудовых ресурсов в странах низкого дохода, сохранится внутренняя «тюремная» система рабочей силы, как по причине роста карательного потенциала, так и вследствие экономической эффективности. Результатом станет обострение существующего глобального неравенства, распространение ксенофобии и расизма и нарастание политической и военной дестабилизации.

Второй вариант будущего – экологически неустойчивое видение МПР. В этом будущем МПР установится в некоторых или многих странах, но экстенсивная автоматизация достигается без учета долгосрочной устойчивости. Интенсифицируется извлечение природных ресурсов по всему миру, и отсюда следует рост загрязнения и разрушение среды. Энергетические ресурсы, потребляемые автоматизацией, извлекаются из ископаемых углеводородов и эмиссия углерода будет нарастать даже превосходя нынешние тенденции. В сочетании с этим потребительские паттерны продолжат расширяться к уровню, когда всякое приращение производительности трансформируется во всё большее потребление. Главным итогом будет ускорение климатической катастрофы, ведущей к массовой миграции под воздействием климата и ксенофобии, существенной политической нестабильности, большим потерям человеческих жизней, опустошению  биосферы и исчезновению многих видов живой природы.

Третий вариант – мизогинное будущее. В этом случае исчезнет большая часть оплачиваемого труда при безмерном расширении свободного времени. Однако не произойдет одновременного изменения в неоплачиваемом репродуктивном труде. Женщина будет продолжать нести бремя этих задач, а инвестиции не затронут автоматизацию домашнего труда, как приготовление еды, уборку, стирку. Или напротив, как это уже происходило в истории, всякие домашние технологии просто повысят стандарты чистоты, но не сократят работу. Это будет общество, где мужчина впервые освободится от оплачиваемого труда, но женщина будет оставаться в кабале. Соответствующее разделение в политике будет нарастать, когда мужчины, более свободные чем когда либо прежде, участвуют в общественной жизни, а женщины по-прежнему привязаны к хозяйству.  

В отличие от этих депрессивных сценариев можно вообразить четвертый вариант: левый будущий МПР. Эта опция предполагает (как минимум) открыть границы, упразднить механизмы пространственного регулирования (подобные тюрьмам и гетто), сокращение/обобществление неоплачиваемого и оплачиваемого труда, поддержание социального государства и предоставление всеобщего базового дохода. Это еще не будет пост-капитализм (т.е. товары всё еще будут покупаться на рынке, сохранится частная собственность, логика накопления будет продолжать действовать), но это будет неизмеримо лучший мир, чем тот который мы имеем – как в понимании пригодности для жизни, так и в смысле нашей политической власти.

Наша книга – это попытка артикулировать представления о таком МПР и пути к нему. Хотя отклики касаются большинства ключевых вопросов, один принципиальный элемент выпал из дискуссии и этот пробел ведет к фундаментальному непониманию проекта. Каждая глава подверглась коллективному обсуждению за исключением пятой, которая посвящена анализу глобального кризиса избыточного роста населения. И это удивительное упущение, поскольку многие жгучие вопросы рассматриваются в этой главе. В частности, расово- и гендерно- окрашенные проблемы, касающиеся работы и сложно устроенные системы угнетения исследуются здесь довольно подробно.

Мы постарались установить системные зависимости между феноменами вроде границ, с их губительными функциями, жестоким управлением безработными пригородами, гипер-эксплуатацией тюремного труда, поддержанием откровенного рабства, нарастающей концентрацией непризнаваемых трущоб, ростом числа самоубийств и психических расстройств, натиском на образование и разрушительными последствиями перехода развивающегося мира к пост-индустриальному. Мы поднимаем проблему автоматизации и утверждаем, что развивающиеся страны и группы меньшинств в большей степени подвержены риску дальнейшего обнищания. «Удержание значительной доли человеческой массы в условиях трущоб и неформальной, не-капиталистической экономики, закрепляется возникающими технологическими тенденциями». Мы пытаемся объяснить происходящее наступление на наиболее маргинализованные слои, когда всё большее число людей отбрасывается в сторону капитализмом и колониализмом с серьезными последствиями для гендера и расы.

Один из важнейших тезисов книги – ожидаемым итогом современной динамики капиталистического развития станет комбинация вариантов неоколониального, расистского, неустойчивого и мизогинного будущего. В упомянутой главе мы стремимся показать, что эти сценарии будущего являются конечной точкой подхода «бизнес-как-обычно» - и вся книга является предостережением, что ситуация будет только ухудшаться если мы не предпримем эффективные действия по смене курса. Мнения совпадают: возможно прийти к МПР на основе колониализма, с усилением эксплуатациии неоплачиваемого репродуктивного труда и/или полным разрушением биосферы. Эта печальная перспектива просматривается и сегодня в виде европейской реакции на сирийский кризис.

Именно такой анализ мотивирует наше утверждение, что «левый» МПР сегодня одновременно востребован и возможен. Вот почему глава, посвященная пере-населенности идёт непосредственно перед дискуссией о пост-работе – она определяет контекстные условия, в которых проект становится вразумительным. Т.о., будущее пост-работы, которое мы представляем, не является расплывчатым проектом; оно отзывается на нарастающее опустошение по всему миру и им обусловлено. Вот что важно: МПР должен рассматриваться как ответ на существующие неоколониальные, расистские, сексистские и эксплуататорские обстоятельства. Как таковой, всякий проект пост-работы, который развивает или усугубляет эту ситуацию, будет проклятием в нашей перспективе МПР. Пост-работа может многое сказать сама по себе – и значительная часть книги посвящена размышлениям такого рода. Но в сегодняшних условиях возникает новая безотлагательность – «эти тенденции требуют ответа», вот почему «МПР является все более неотложным выбором» и «левые должны подготовиться к грядущему кризису работы и пере-населенности». Это означает, что «политический проект для левых 21го века должен состоять в строительстве экономики, в которой люди для своего выживания более не зависят от оплачиваемого труда».

Т.о. все эти принципиальные соображения направлены на мотивацию нашего проекта политики пост-работы. … Если политика пост-работы станет набирать вес, будет важно удерживать эту проблематику под рукой, чтобы предотвратить кошмарные сценарии, о которых говорилось с самого начала. Пост-работа не может иметь в основании грабеж и эксплуатацию богатыми странами беднейших, чтобы люди из этих стран доминировали над прочими, а белые над цветными. Это - базовые координаты для любого левого представления МПР и это не обсуждается.

Пост-Работа -  это трудно

Набросав структуру проекта, можно двинуться к вопросам более отдаленным, касаясь пост-работы и пере-населения – но прежде чем говорить об ограничениях нашей работы, сделаем несколько уточнений. Нам пишут, что мы «говорим о примитивном накоплении исключительно в прошедшем времени» и критикуют нас за то, что упускаем это как продолжающийся процесс. Но мы и не возражаем, что примитивное накопление «не просто начальная история капитализма, но также продолжающийся процесс, включающий преобразование пред-капиталистических экономик выживания в экономики капиталистические». Это важно отметить, поскольку в этом состоит один из трех описываемых механизмов производства избыточного населения. Важность каждого механизма меняется в исторические периоды, но они продолжают действовать. Сегодня глобальный Север движется к автоматизации, тогда как глобальный Юг сохраняет преобладание примитивного накопления. Один из наших главных аргументов состоит в том, что мы приближаемся к сдвигу: автоматизация станет ключевой проблемой для глобального Юга в недалеком будущем.

Это приводит к другому вопросу – потребности в полной автоматизации. Как мы объясняем, автоматизация несколько замедляется сегодня из-за глобального избытка дешевой рабочей силы. Рабочая сила в странах с низким доходом, гипер-эксплуатация тюремной рабочей силы и неоплачиваемого репродуктивного труда гораздо выгоднее для капиталиста, чем инвестирование в новое оборудование. Единственный путь для автоматизации этого труда – когда работники обретут новую власть над своей жизнью. Иными словами, полная автоматизация возможна, когда не останется дешевой рабочей силы для эксплуатации. Следовательно, запрос на полную автоматизацию (сознательно провокативная формула) одновременно есть запрос на прекращение этой ситуации – конец усиленной эксплуатации, рост оплаты труда, и предоставление новых полномочий наиболее бесправным работникам. Запрос не будет иметь смысла без учета этого аспекта. Потому мы не согласны, когда говорится, что полная автоматизация не будет принята теми, кто находится в наиболее рискованной части этого процесса. Дело в том, что мы рассматриваем вопрос полной автоматизации как политическое требование, а не просто экономически обусловленный исход. (Равным образом, определить это требование как политическое, означает поставить вопрос типа «как автоматизация внедряется и кто при этом пострадает?»).   

Что касается труда по обслуживанию и работы в составе воспроизводства вида, мы пишем:

Свободное время, которое прирастает при полной автоматизации, также может способствовать экспериментированию с альтернативными системами бытового обустройства. Есть большая история утопических экспериментов, к которым можно обратиться для пере-продумывания того как наши сообщества организуют труд домашний, репродуктивный и по уходу. Всё это, подчеркиваем, для достижения результата потребует политической динамики; МПР может содействовать переменам, но не способен их гарантировать.

Теперь о двух важных ограничениях книги. Первое – экологическая озабоченность. Мы полагаем, что замечание о производстве природы является важной поправкой и мы полностью принимаем, что проблемы изменения климата и экологической устойчивости не достаточно глубоко проработаны….

Тем не менее, мы стремились к ясности относительно того, что всякое представление о будущем должно включать экологическую устойчивость и не должно основываться на накопительной и добывающей экономике, которая опустошает планету (отсюда призыв всей книги к без-углеродной экономике). Будет ли широкая автоматизация совместима с экологической устойчивостью, зависит от решения таких проблем как замещение ископаемых видов топлива, распространение возобновляемой энергии, замена истощающихся ресурсов, ревизия расточительных производственных процессов и исключение практики эксплуатации труда. Иными словами, всякий ответ влечет за собой обширное поле технических и политических знаний. Однако, мы полагаем, что пост-работа способна многое предложить в плане «зеленой политики» - и, возможно, даже является единственным способом преодоления разрыва между трудовой политикой, основанной на росте и занятости – т.е.  привязке дохода к работе – делая возможными новые отношения. Сокращение работы  - это также простой путь сохранения огромного объема потребляемой энергии (если США перейдут на европейскую рабочую неделю, снижение оценивается в 20%). Наконец, базовое положение об обществе пост-работы – направленность производственных усовершенствований преимущественно на сокращение работы, а не расширение производства. Последнее, конечно, трудная задача при капиталистической системе. Поэтому фокус следует направить на политическую борьбу.   

Второй вопрос возникает насчет западо-центричного характера наших программных построений. Как мы уже говорили, наш анализ современной конъюнктуры стремится к всеобщности и картина надвигающегося кризиса работы равным образом носит глобальный характер. Однако мы сами помечены как белые, западные, мужского пола, и наши знания большей частью обусловлены пространством, в котором мы живём и дышим. Вот почему мы пытаемся недвусмысленно ограничить наш стратегический анализ Западным миром. Говорят, что нас не интересует, что происходит в не-западном мире: «авторы вынуждены полагаться на смутную надежду, что прочий мир сам позаботится о себе». Тем не менее, наше намерение состояло в обозначении пределов исследования и акцентировании собственного контекста. Представляется, что альтернативой было бы высокомерное утверждение, что мы прекрасно знаем, на что остальной мир способен и как он должен строить МПР – т.е. что два белых парня указывают путь. Это никак не совпадает с нашим тезисом, что следует «полагаться на глобальное многоголосие, артикулирующие и дискутирующее на практике представления общего и множественного будущего». То, что стратегический анализ сфокусирован на Западный мир, несомненно ограничивает ценность нашей книги, но мы считаем что это ограничение вынужденное. Есть надежда на преодоление этих границ в будущем с подключением других исследователей для разработки этих вопросов в контексте различных обществ.

А что насчет народа?

Народная политика и политика непосредственности

Обратимся теперь к тому, что оказалось наиболее спорной идеей книги: а именно – народной политике. Выражусь ясно о чем идет речь: наша критика того, что мы именуем народной политикой не исходит ни из нашего внутреннего желания альтернативной тактики и стратегии, ни из нашего негативного отношения. Скорее наша критика рождается из опыта борьбы последних десятилетий. Прошло уже более 20 лет как на мировую сцену ворвались сапатисты, однако имеем совсем немного свидетельств, что позднейшие движения создали угрозу неолиберальной идеологии (не говоря о капитализме). Наш собственный опыт, связанный с такими движениями, в особенности краткий момент надежды, возникшей вокруг движения Оккупай, стал отправной точкой написания книги. Мы желали им успеха и были разочарованы в обратном. Наша критика народной политики следует из вопроса: что было не так? Мы не думаем, что наши ответы открывают что-то новое: уже прозвучало множество мнений множества голосов и самих участников и сторонних критиков, и книга серьезно опирается на эту литературу. Наша инновация – проследить эти проблемы вспять, возвращаясь к непосредственности – т.е. к сердцевине современной «народной политики». (возможно, было бы лучше называть «народную политику» «политикой непосредственности»). Эта переоценка непосредственности, как мы видим, раскручивается левыми, одновременно как тезис политических теоретиков и как имплицитные выводы из различного опыта.

Это приводит нас к такому аспекту замысла, которой еще должен привлечь внимание: а именно, исторически сконструированному образу народа (поэтому мы прибегаем к термину «народ» в том смысле, который следует из понятия «народной психологии» - т.е. интуитивного отношения к миру, который социально сконструирован и исторически изменчив). Хотя эта тема не выводится в книге на первый план, наша позиция состоит в том, что эта народная политика изменяется во времени. Определенные идеи и ценности начинают доминировать на интуитивном уровне воображения активиста. В 60е, в большей части Западного мира народная политика означала построение революционной партии. Если говорить про будущее, народная политика вновь будет меняться. Можно видеть, к примеру, что народный политический здравый смысл обосновался в социальных медиа как «кликтивизм». Т.о. мы должны видеть различие между двумя смыслами народной политики. Один – это исторически конструируемый политический здравый смысл. Другой – современная манифестация этого здравого смысла, действующего в поле политики непосредственности. Учитывая историческую природу народной политики, уместно сказать, что наш собственный проект направлен на конструирование новой версии такой политики. Но только сегодня народная политика – «коллективный и исторически конструируемый здравый смысл, который утратил привязку к действующим механизмам власти» - накладывается на иное понимание народа: как ограниченного по масштабам и аутентичного локуса, базирующегося на непосредственности, которая обрела свою ценность.

Сегодня революционные требования кажутся наивным, а реформистские требования – тщетными. Слишком часто именно здесь завершаются споры- какая из позиций побеждает и стратегический императив об изменении нашего положения забывается. Требования, которые мы выдвигаем, нацелены на не-реформистские преобразования. Имеются в виду три веши. Первое, имеющийся горизонт утопии ограничивается тем, что сам капитализм готов допустить. Т.е. необходимо перейти от вежливых просьб к настоятельным требованиям, заряженным воинственностью и антагонизмом. Такие требования соединяют нацеленность утопий на будущее с непосредственным предъявлением требования, запуская «безжалостный утопизм». Второе, эти не-реформистские положения накладываются на реальные тенденции сегодняшнего мира, обретая жизненную силу, котрой недостаёт революционным мечтаниям. Третье, и наиболее важное, - такие требования сдвигают текущее политическое равновесие и конструируют платформу будущего развития. Формируется открытый горизонт бегства из настоящего, а вовсе не механический переход к последующему пре-детерминированному этапу истории. 

Эти предложения не выведут нас из капитализма, но они обещают порвать с неолиберализмом и установить новое равновесие политических, экономических и социальных сил. От общественного демократического консенсуса к неолиберальному консенсусу наш аргумент состоит в том, что левые должны мобилизоваться вокруг консенсуса пост-работы.

В конечном итоге наши желания направлены на преобразование мира, а не на само-удовлетворение от утверждения собственной правоты. Если бы события указывали на ошибочность нашей критики, мы бы с удовольствием это признали. Т.о. для нас важным разделом книги является её вторая часть: анализ глобального пере-населения и видение будущего. Мы выдвигаем четыре условия в качестве отправной точки для начала дискуссии вокруг МПР:

1.Полная автоматизация

2.Сокращение трудовой недели

3. Предоставление базового дохода

4.Снижение роли трудовой этики

(прим: Авторы соглашаются, что этих условий недостаточно. Во всяком случае следует учесть феминистские аспекты).

Это не догматические суждения. Понятно, что следует быть скромнее, поскольку нет определенности в том, насколько справедлива наша критика и как именно возможны вещи, о которых говорится. Социальный мир сложен и напористая категоричность, с которой многие левые продвигают свои идеи, часто вызывает сомнения на фоне повторяющихся неудач в преобразовании и даже понимании этого мира.

Однако, теперь следует обратить внимание на еще один вопрос, не отраженный в откликах, а именно – три оговорки, которые мы прилагаем к своей критике народной политики. Это важно, поскольку без этих ограничений критика народной политики уходит слишком далеко.

Первая оговорка – это то, что народная политика является неявной тенденцией, а не отчетливо выраженной позицией. Это ведет к ключевому тезису, на котором следует настаивать: народная политика не эквивалентна горизонтализму, анархизму, пре-фигуративной политике или локализму. В откликах сквозит допущение, что народная политика эквивалентна самим движениям, но такое предположение искажает нашу точку зрения. Мы конструируем этот концепт, поскольку высоко ценим движения и не намерены их осуждать в целом. Напротив, данный концепт создается, чтобы вычленить из этих движений особое подмножество характеристик. Мы хотим описать общий элемент, скрываемый разнообразием движений, которым пока не удается преобразовать мир или поставить предел неолиберализму. Еще раз – народная политика никак не совпадает с горизонтализмом, анархизмом, префигуративной политикой или локализмом. Именно потому, что эти частные практики воплощают наше понимание народной политики (как политики пространственной, временной и концептуальной непосредственности), мы утверждаем, что они носят ограниченный характер. Но там, где эти черты не воплощаются (например, когда анархо-синдикализм нацелен на создание масштабируемых политических структур), мы их не рассматриваем как народно-политические по своей сути.

Позвольте привести простой пример, подтверждающий эту точку зрения. Черные Пантеры реализовали множество общественных инициатив, развернутых вокруг здравоохранения, образования, продовольствия. Это можно понимать как архетип мышления в духе народной политики – сообщество? локально? Но это было чем-то иным – просто потому, что Черные Пантеры рассматривали эти усилия как часть более широкого стратегического горизонта. В прекрасной фразе они именуют эти программы как «выживание в ожидании революции». Здесь видно усилие по созданию новых средств социального воспроизводства – не как поля, отключенного от всего общества, не как прототип рая – а напротив, как средство в рамках более широкой борьбы по искоренению расизма, капитализма и империализма. Это не есть народная политика; это создаёт предпосылку для глобального анализа и перспективу для оценки масштаба таких усилий для противостояния всей мощи репрессивных структур. Вот почему «спешим подчеркнуть, что народная политика не является внутренне порочной». Тактика состоит в соотнесении народной политики со стратегическими ориентирами и историческими условиями.

Вторая оговорка: мы не отвергаем народную политику. Это важно для понимания того, как применяется термин. Наша интенция здесь скорее провокативная, но вовсе не принижающая. «Народная политика есть необходимый компонент всякого успешного политического проекта, но только в качестве  отправной точки». Наша критика состоит в том, что она  недостаточна, но не ошибочна. Поэтому мы восславляем такого рода движения всей книгой: «Движение Оккупай достигло реальных побед по производству солидарности, предоставлению голоса разочаровавшимся и маргинализованным, пробуждению общественного сознания». Далее мы отмечаем, что «действия по правилам прямой демократии могут способствовать достижению определенных целей, таких как предоставление голоса, созидание могущественного духа коллективного действия и возможность артикуляции различных перспектив действия». Это очень далеко от «полного осуждения» народной политики, но и принциально отлично от некой старомодной бинарной оппозиции между «народом» и «современностью» - мы пытаемся здесь выстроить отношения гораздо более сложные.

Третья оговорка, возможно, наиболее важна для понимания ограничений нашей критики: народная политика является лишь проблемой для проектов, направленных на разрешение глобальных задач вроде капитализма или изменения климата. Свяжите это с предыдущими пояснениями и получите такой тезис: политика непосредственности необходима, но не достаточна для преобразования глобального капитализма. Это и есть наша позиция по народной политике в одной фразе.

Полемическое

Лидерство и гегемония

Еще одна реакция на книгу: наши идеи несовременны, одиозны и даже непристойны. Сама по себе работа «скандальная» и «вполне способна вызвать страх».  Проект может привести «в потенциале к ужасу». Книга, в конечном итоге, есть «настойчивая реанимация техно-фетишистского авангардизма, дополненного пристрастием к иерархичной тайной стратегии, вдохновленной неолиберальными институциями и практиками». И это лишь предисловие. Невзирая на обещание содержащегося внутри ужаса, мы переживали, что читатели разочаруются, если книга на удовлетворит этих возвышенных ожиданий. Излишне говорить, что по- нашему мнению, что такой отклик указывает на непонимание проекта.

…Проект направлен на преодоление а не обострение кризиса перенаселения (во всех его проявлениях); народная политика не отвергается, а дополняется; вовсе не отвергая народную политику, книга

Возражение на упрек в технократическом авангардизме: Наш подход к вопросу политической организации основывается на отказе от перспективы такого рода и базируется на идее «экологии организаций» и специфическом понимании политики гегемонии. Вот в сжатом виде наше представление о движении, воплощающем организационную экологию:

Всеобъемлющая архитектура такой экологии является относительно децентрализованной и сетевой формой – но, в отличие от стандартного горизонталистского видения, эта экология должна также включать иерархические и закрытые группы элементов более широкой сети. В конечном счете здесь нет привилегированной организационной формы. Не все организации должны стремиться к соучастию, открытости и горизотальности в качестве регулятивных идеалов. Разделения между спонтанным восстанием и организационным «долгожительством»,  кратковременными желаниями и долгосрочной стратегией раскалывают то, что должно быть широким органичным проектом построения МПР. Организационное разнообразие должно соединяться с широким народным единением.

Отметим, что здесь не остаётся места «техно-фетишистскому авангардизму», хотя мы допускаем что «иерархичные» и «тайные» организации могут играть свою роль.

Вместо этого мы говорим о «функциях мобильного авангарда», опираясь на работу Родриго Нуньеса (Rodrigo Nunes) «Организация неорганизованных». Так он определяет отличие этой идеи от традиционных подходов:

Авангард-функция отличается от телеологического понимания авангарда, откуда под влиянием марксистской традиции произошло рождение авангардизма. Это является целью когда -  и если привносимые этой целью изменения идут вширь – её можно идентифицировать как причину, действующую «за спиной»  нарастающего числа эффектов. Однако это не есть причина в смысле транзитивной детерминации - необходимость которой диктовали бы законы истории - между объективно определенной позицией (класс, фракция в составе класса) и субъективным политическим прорывом (самосознание, событие).  Авангард-функция сродни тому, что Делез и Гваттари называют «режущей кромкой детерриториализации» в ассамбляже или в ситуации; это  открытие нового направления, которое будучи сообщено другим, может собою увлекать к движению, отклонению, сопротивлению и т.д.

Отсюда следует:

Лидерство возникает как событие в таких ситуациях когда какие-то инициативы обретают мгновенную фокусировку и структурируют коллективное действие вокруг цели, места или чего-то вроде акции. Они могут принимать различные формы, в различном масштабе и на разных уровнях степени «спонтанности». Это может быть: протестующая толпа, которая вдруг последовала за горсткой людей совершенно в другом направлении; решение малой группы разбить лагерь привлекает тысячи к участию; вновь созданный вебсайт производит огромный сетевой трафик и привлекает внимание медиа, и т.п. Наиболее важной характеристикой распределенного лидерства является как раз способность появляться отовсюду: не просто кто угодно (это несомненный форсаж «эгалитарной чувствительности), но буквально откуда угодно.

Эта книга – превосходный анализ того, как действовало лидерство в Оккупай и подобных движениях. Авангардизм согласно Нуньесу не исчезает, он просто перераспределяется и становится мобильным. Что это означает на практике? Возьмём упрощенный пример длящейся и сложной ситуации: движение #BlackLivesMatter (черные жизни имеют значение). Здесь мы увидели начальное появление авангарда посредством социальных сетей, когда возникает хэштег вслед за убийством Травьона Мартина. После того как Майкл Браун был застрелен полицейским, жители Фергюсона становятся уличным авангардом, выступая против насилия государства и направляя движение на следующий уровень интенсивности. Социальные медиа продолжают наращивать усилия и появляется уже национальное (а в конечном итоге - международное) движение. После жестокого убийства Фредди Грэя жители Балтимора становятся новым авангардом: борьба шла вширь, возглавляемая людьми на улицах. Однако, сегодня движение подвергается риску кооптации группами с «политически респектабельными» лидерами. Сегодня непонятно куда направит движение такое лидерство, или же другие лидеры обнаружатся на улицах или где-то еще.

Это довольно простые мысли, навеянные как реальностью «практического активизма» так и более масштабными вопросами стратегического планирования. Но нам кажется, именно так работает лидерство в современных общественных движениях. Наша цель – прояснить эти вопросы и перенести разговор о лидерстве на более осмысленный уровень. Анархистам, конечно, есть что здесь сказать, поскольку у них уже есть история дискуссий по  этому вопросу. Наш вклад – предложить эти потребности к продумыванию на уровне всей организационной экологии, не ограничиваясь пределами организаций. Мы взываем к смелости постановки вопросов вроде «как обеспечить лидерство в общественных движениях с целью расширения и углубления, но без водворения несменяемых и неподотчетных лидеров?»

Ведь если не авангардное ядро или лидер придают единство движению, то что еще может обеспечить его консистентность? Наш аргумент в книге – это «будущее». Или, скорее, совместная приверженность желанному видению другого мира (не всякая космология исходит из линейного времени – потому лучше говорить о «другом мире», чем о «лучшем будущем»). Это не то видение, которое может быть навязано. Напротив, оно «подразумевает непрерывное согласовывание различий и особенностей, стремление к единому языку и  регламенту, невзирая на любые центробежные силы».

… Выстраивать контр-гегемонию означает заниматься трудным делом построения и укрепления общего коллективного проекта с включением и учетом различий. Здесь важно понимать что мы подразумеваем под гегемонией.

Гегемония не рассматривается как система доминирования. Именно в этом состоит распространенная ошибка, искажающая тонкие смыслы концепта и истории его создания, берущей начало от Грамши. Напротив, гегемония должна пониматься как сложная, постепенно возникающая модальность власти, зависящая от способности групп внутри социума оказывать влияние на других скорее диффузными способами. Такая форма влияния может выглядеть по-разному - от интеллектуальных дебатов до аффективной привязанности, от обучающих практик до культурных кодов и от воздействия через СМИ до экономических и инфраструктурно-архитектурных предпочтений.  При таком понимании гегемония проявляется из взаимовлияний и практик разнообразного множества различных групп, агентов и организаций внутри общества. Различия не сглаживаются, а выявляются в их взаимодействии.

Другим ключевым измерением гегемонистской перспективы в политике является идея, что никакой масштабный политический проект не может обойтись, обращаясь только к тем, кто уже осознано согласился с его достоинствами. Нам возражают, что воздействие на желания противоречит свободе. Но разве не является абсолютно сущностной целью политики изменение желаний, убеждений и поведения расистов, сексистов, фашистов и капиталистов? В самом деле, полностью убедиться в успехе движения можно по его способности осуществить широко-масштабную трансформацию «здравого смысла» и изменении того чего люди желают. К примеру, общая публичная недопустимость открыто гомофобских заявлений в Британии стала возможной в результате длительного гегемонистского проекта по изменению образа мысли людей. Отчасти это происходило через прямое выражение смысла, но также и посредством множества других форм действия, от специальных правовых решений до форматирования проблематики в масс-медиа; всё это стало возможным после десятилетий проведения компании. Соединение этих методов произвело иную среду, в которой субъекты рождаются и формируются.

Небесполезно посмотреть на возможные альтернативы. Альтернативой гегемонистскому структурированию является такая ситуация, где людей рассматривают как сущностно инертных, неизменных и неизменяемых; отсюда следует создание небольших анклавов из похожих людей как единственная практическая цель, ведущая к  сепаратизму. Эта позиция оставляет лишь надежду на спонтанное восстание и оказывается изначально обреченной с тенденцией к упрощенному и грубому восприятию эссенциалистских социальных форм и категорий. Есть достаточные основания полагать, что всякая действительно левая политика, захочет от такой позиции отказаться. Действительные успехи политики анти-расизма, феминизма, квир-активизма связаны с опорой (не всегда явной) на гегемонистские проекты по изменению условий, в которых формируются убеждения людей, их мнения и желания. Такой процесс трансформации довольно редко можно видеть как простое внедрение метода. Наоборот, политика гегемонии действует по переориентации существующих тенденций, желаний, мнений и убеждений, опираясь на существующие возможности, в свою очередь преобразуя и эти возможности. Вот в этом смысле такая гегемонистская политика включает «лидерство» - не в смысле лидерства индивидуального, а в смысле изменения условий, которые определяют траекторию сообщества, преобразуя средства, через которые артикулируются и формируются субъективности и желания. Это политика, строгая и простая. 

Экспансия неолиберализма, похоже, наиболее масштабный пример идеологического сдвига в 21м веке. Нам это интересно с точки зрения понимания как происходят властные перемены в глобальном масштабе. Большинство откликов на книгу предполагают, что мы мыслим авангард по типу Монт Пелерин в левой форме. Надеюсь, из того, что уже здесь сказано, понятно, что речь идет о другом. Поэтому мы уточняем, что «призыв к Монт Пелерин для левых не должен приниматься в качестве клише для простого копирования его формы действия». Напротив, мы выделяем здесь три элемента потенциально полезных для левых:

- акцент на «долгосрочное видение»,

- интенция и способность конструирования «методов глобальной экспансии»

- «прагматичная гибкость и анти-гегемонистская стратегия по соединению экологии организаций с разнородными интересами».

Для нас не представляют ценности элитистские и авангардистские аспекты Монт Пелерин. Как мы заявляем в книге: «в сложной и запутанной мировой ситуации ни у кого нет привилегированного представления о тотальности». Вызов Монт Пелерин для левых состоит в разработке способов представления своих идей (видение, экспансия, гибкая идеология) в новаторских формах, исключающих элитистский авангардизм МП и откликающихся на различные ситуации левой практики (т.е. при недостатке подобных ресурсов).

Аффективный инструментарий и открытость проекта

Нас критиковали за оценку разочарования как продуктивного аффекта, принимая его за отказ от энергии гнева. Хотим ясно заявить, что мы несомненно видим место гнева в левой политике.   Когда нам говорят, что мы «не выражаем подлинной любви к настоящему» и предостерегают, что «любовь к будущему находится в опасной близости к нетерпимости настоящего», мы признаём этот упрек. Да, мы находим современное состояние мира невыносимым. Наша собственная политическая позиция мобилизована гневом в отношении больших и малых злодеяний, которые видим повседневно: это гнев, когда друзей бьют полицейскими дубинками, гнев, когда презирают бездомных, гнев, когда государство убивает еще одну черную жизнь, гнев в отношении офф- и он-лайн ненависти в отношении сексуальных меньшинств, гнев из-за психических расстройств с которыми борются многие наши друзья, гнев в отношении «нормального» фашизма при «законном» пересечении границы, гнев из-за откровенных жестокостей к тем, кто пересекает границу незаконно. 

Гнев всегда был и всегда будет важным ресурсом для тех, кого общество сделало маргиналами. Гнев, адресованный наркодилерам, сексистам, трансфобии и расистам совершенно гарантирован. Верно замечено, что в этом споре мы не стремимся к изяществу аргументации. Чтобы было понятно: гнев всегда был и будет играть важную аффективную роль в левой политике. Мы понимаем, что предстоит большая работа по дифференциации мыслей относительно социальных сетей, об этике и политике, которая здесь может складываться. Как и всё общество, мы пока еще учимся применять эти новые инструменты и разрабатывать формальные коды поведения. Но уже ясно, что именно социальные сети очень помогли маргинализованным сообществам найти уважение, поддержку, набрать мощь и обрести голос. Мы их ни в коем случае не отвергаем.

Еще термин – «плюри-версализм», множественно-модальный порядок, который может установиться лишь с уходом капитализма. Ссылка на Уолтера Миньоло (Walter Mignolo, The Darker Side of Modernity), который полагает, что в мире капитала всякое видение множества миров будет лишь множеством миров подчиненных капитализму. Потому всякое усилие по построению плюри-весалистского порядка должно в то же время быть анти-капиталистическим. Простая точка зрения, что плюри-версализм несовместим с капитализмом.

В завершение – о будущем, в частности об отношении между будущим вообще и нашим особым видением будущего пост-работы. В главе, посвященной левой пост-современности, сознательно и последовательно даются ссылки на множество вариантов будущего: «Возможны различные версии созидания современности и для левых критически важно располагать новыми образами будущего»….

«Мы наметили один возможный проект, в форме политики МПР». «Мы утверждаем желательность МПР» и такая тональность следует из убежденности. Но мы признаём, что это не единственное возможное видение и потому настаиваем на «необходимости иных (не-европейских и проч.) голосов для вариантов планетарного и всеобщего будущего». Собственную позицию мы видим в поле более широкой дискуссии и полагаем, что «любая содержательная версия будущего выдвинет предложения и наметит цели, а наша книга является вкладом к такому потенциальному обсуждению». В некоторых нюансах мы риторически усиливаем наш вариант видения МПР, но это должно уравновешиваться постоянной готовностью к тому, что «всякое особое представление современности должно быть открыто для творческого соучастия в его дальнейшей трансформации и изменении». Т.о. проект, представленный в книге – это проект, открытый для соучастия, а книгу следует рассматривать как приглашение к совместной работе.