Метод Латура
Конспирологические теории
Объектно-ориентированная
метафизика отличает себя от более традиционных подходов тем, что она
не-конспирологична. Метафизические мыслители классических изводов
последовательно становились добычей одного и того же искушения: они теоретики
конспирологии. Они допускают гораздо более высокую степень фундаментального
единства и преднамеренной согласованности, чем это действительно необходимо для
объяснения структурной сложности того что дано.
В качестве
почтенной разновидности конспирологической теории сама работа метафизики долгое
время понималась как задача разоблачения некоей невидимой руки, действующей на
заднем плане, направляя и соединяя движения дезорганизованного и пассивного
множества в когерентную целостность, в одностороннем порядке сводя множество к
некоторому общему действующему фактору. Неотчетливая роль, приписываемая этому
базовому общему фактору, может легко разыгрываться как Богом, платоническими
формами или кантианскими категориями, так и семиотическими системами,
капитализмом или суб-атомными частицами. Имеет место - пронизывая саму
метафизическую диспозицию - стремление к чистоте, и эта чистота производится требованием
окрестить все феномены в очищающих водах редукционизма.
Если искать
одно единственное понятие, определяющее антитезис проекту Бруно Латура, это
редукционизм. Латур рассматривает метафизическое наложение любого
предварительного априорного требования редукции, упрощения или очищения как
проклятие для науки, политики и уподобление их религии. Всякие объяснения
посредством редукции и упрощения остаются фундаментально теистическими в своей
направленности. Даже при само-признании в приверженности секулярности или
атеизму метод объяснения является религиозным поскольку "редукционизм и
религия всегда идут рука об руку: религиозная религия, политическая религия,
научная религия". Их "стиль работы является религиозным в своей
сущности, монотеистическим по необходимости и гегельянским в методологии".
Они придают убедительности скрытым макро-силам, допускают исходное единство или
фундаментальную сочетаемость и соединяют все остающиеся локальные различия в
конспирологическом движении глобальной системы.
Подобно
тому, как "христианин любит Бога, способного редуцировать мир к самому
себе, поскольку он его создал", ученый может испытывать любовь к
определенным фундаментальным частицам, которые способны редуцировать мир к
самим себе, потому что они его составляют.
Мы никогда
не должны начинать с предположения, что в мире действуют более фундаментальные
и изначальные силы, чем те которые нам доступны. Мы должны противостоять
метафизическому соблазну допущения некой элементарной силы, наставляет Латур,
"которая позволит всё объяснить, всё преобразовать, всё купить и
компенсировать, и стать причиной действия всего". Вместо этого мы должны
начинать с жеста, выделяющего объектно-ориентированный подход как таковой.
Обращаясь с термином "объект" как родовым именем для любого типа
существующих вещей, следует начинать с придания полного метафизического
достоинства напирающему множеству объектов, которые в данный момент находятся
на переднем плане этого мира, признать что они способны к объяснению самих себя
и затем очень аккуратно проследить поли-валентные траектории, которые сами
объекты нарушают и которым следуют, занимаясь своим делом.
Латур:
"Нет разницы между теми кто редуцирует, и теми кто желает дополнения в
виде духа". И те и другие выстраивают объяснительные схемы и отсылают нас,
прибегая к метафизической ловкости рук, к чему-то отличному от самих объектов.
Это происходит всякий раз, когда "сложное, уникальное, индивидуальное,
изменчивое, множественное и самобытное выражение подменяется простым,
банальным, гомогенным, универсальным термином под тем предлогом, что последнее
объясняет первое". Этот предлог по традиции является мотивом метафизики
как таковой.
Экспериментальная метафизика
Для Латура
подлинно современная метафизика должна определяться отказом от поддержки любых
конспирологических теорий. В итоге современную метафизику следует иронически
отличать по выраженной антиметафизической позиции. Конечно, метафизический
проект Латура, как и любой метафизический проект, должен начинаться с
определнных аксиоматических допущений, но Латур намерен перевернуть потребность
в таких допущениях с ног на голову, аксиоматически запрещая любые
аксиоматические решения о природе реальности. Для Латура никакие решения или
допущения не должны приниматься или допускаться заранее - за исключением этого
строгого решения: "ничего не решать заблаговременно". Следуя этой логике, говорит Латур, "я хочу редуцировать редукционистов".
Именно этот
запрет на предваряющие решения даёт Латуру основания выдвигать свой подход как экспериментальную метафизику. Его
метафизика является экспериментальной одновременно в том смысле, что её выводы
являются предварительными, и что она совершается посредством реальных
экспериментов. "Мы не должны решать наперед a-priori каким будет положение сил или что будет считаться за
силу". Вернее, что бы мы ни говорили о природе реальности, это должно
подтверждаться локально и непрерывно самими объектами. "Мы должны
воздержаться от решений о том как устроен мир, замыкаясь в себе, как это
происходило при старой спекулятивной метафизике; нам следует лишь определить
оснастку, инструментарий, навыки и знания - которые позволят экспериментальной
метафизике произвести пере-запуск".
Так
приходим, как указывает Латур, к "классической проблеме само-настройки".
Чтобы "подменить экспериментальную метафизику, мы ведем речь о
самоуправстве ... природы [т.е. традиционной метафизике], мы должны будем
начать с определения некоего жизненно важного минимума, своего рода
метафизической ‘минимальной ставке’". Этот "жизненный минимум" в
пределе будет артикулирован на основании того, что Латур называет принципом несводимости, но для данного
момента достаточно сказать, что метафизический минимум следует обратить в
запрет на упреждающие конспирологические теории, которые позволяют традиционным
метафизическим системам объяснять столь разные феномены на столь простом языке
и с такой удивительной быстротой. Если в методологическом плане традиционная
метафизика аналогична сглаживанию и наведению "гладкой мостовой" поверх
объектов для максимизации объяснительной скорости и легкости, то
экспериментальная методология Латура устремляется к перенацеливанию самой метафизики, включая торможение в нашей
гонке к непорочности и редукции. Там где "старая система допускала
спрямление путей и ускорение, но при этом не понимала динамику",
экспериментальная метафизика "стремится к замедлению вещей" чтобы
внимательнее проследить движение самих объектов.
Ирония в
том, что именно "скорость", с которой конспирологическая теория
редуцирует объект к некоему подспудно действующему фактору, потворствует производству
иллюзии субстанции и основательности, которых недостаёт реальным феноменам. Для
постижения динамики объектов необходима метафизическая приверженность
экспериментальному "замедлению вещей". Только в свете метафизической
ир-редукции постоянное движение и нестабильность объектов могут попадать в
фокус. С этой целью Латур налагает запрет на любое метафизическое
макро-постижение изменения, но это делается им для содействия
экспериментальному микро-постижению изменений на уровне самих объектов. Латур
защищает своего рода методологический "актуализм", при котором не
исключается изменение как оно есть, а напротив - подтверждается и объясняется
эмпирическая реальность перемен.
Важно, что
аксиоматическая приверженность Латура "замедлению вещей" определяет
не только его метафизическую позицию, но также и суть его подхода к религиозным
практикам. Действительно, его подход распахивает дверь не только для
экспериментальной метафизики, но и для своего рода "экспериментальной
религии", которая подобным образом укоренена скорее в определенном
минимальном инструментарии и практиках, нежели готовых ответах. Для Латура даже
"большие вопросы, касающиеся вещей и божественной мощи, могут быть
подвергнуты экспериментальному разрешению" - хотя, при наличной природе
реальности "это разрешение всегда будет частичным и скромным".
Пролиферация
Насущный
метафизический минимум Латура также можно подытожить в следующей глубоко
не-теистической максиме: "повсюду заменяй сингулярное на
множественное". Там, где по традиции метафизик станет предполагать лежащее
в основании макро-единство или фоновую связность, Латур вместо этого предполагает
неприводимую и неисчислимую метафизическую множественность. Вместо
аксиоматизации Единого он аксиоматизирует множество. Экспериментальная
метафизика вместо пре-форматирования мира способствует неупорядоченной пролиферации
столь многих объектов и акторов, которых универсум (или, вернее, плюриверсум)
может вместить. В результате мир превращается в "огромную, беспорядочную и
захламленную строительную площадку".
"Нас
гораздо больше, чем мы думали".
Эта
неупорядоченная пролиферация множества тем не менее не приводит к хаосу. Это
предположение - что множество, без наложения некоторого преформированного
единства, способно двигаться лишь к хаосу - является типизацией того, что Латур
принимает в качестве классического, метафизического предрассудка. Плюриверсум
не испытывает нехватки последовательного форматирования, у него нет лишь
никакого форматирования, которое не производится локально и временно в ходе
интеракций самого множества.
Методологически
это означает, что экспериментальная метафизика предполагает гораздо больше
работы чем "религиозная" метафизика редукции. В угоду "привычной
скорописи" редукционизма, который действует, упуская большую часть
объектов, рассматриваемых в качестве пассивного транспортного средства для
какой-то более "реальной" макро-силы, "происходит подмена
тяжелой и затратной ручной каллиграфии" исследователя, который находится
внутри множества, а не возвышается над ним.
Если
"первый из названных подходов набрасывает карту мира, включающую
ограниченное число источников активности, от которых расходятся цепочки
последствий, являющиеся лишь эффектами, выражениями или отражениями чего-то
еще", то подход Латура "изображает мир сочленений посредующих медиаторов, где каждому пункту присуща
возможность полноты действия". В методологическом отношении это есть
определяющая черта экспериментальной метафизики: она не подменяет, она
сочленяет.
Но откуда
этот подход «знает» кого с чем соединить и в каком порядке? Как принимается
решение о порядке организации дополнительных сочлененных цепей? Простой ответ
состоит в том, что экспериментальная метафизика не касается решений об
организации дополнительных цепей, из которых составляются запутанные и хрупкие
сети мира. Не возвращая объекты назад к их субстанциальным истокам, Латур
советует просто следовать за ними. Здесь "единственный жизнеспособный
лозунг - следовать за самими акторами". Мы должны за ними следовать,
поскольку "мы не знаем тех агентов, которые выстроили наш мир. Мы должны
начать с неопределенности, если намерены понять, пошагово, как агенты
сформировали друг друга".
Аксиоматически
накладываемое исходное неведение не ослабляет, а открывает возможности. Не
отгораживая нас от понимания оно делает слышимым то, что должны сказать сами
объекты - кто они такие, как соотносятся друг с другом, и что они пытаются
сделать. С самого начала мы должны доверять тому, что объекты вполне способны
рассказывать свои собственные истории:
Тот факт,
что мы не знаем заранее из чего сделан мир, не является основанием воздержаться
от старта, ведь об этом вполне могут знать другие
рассказчики, определяя находящихся вокруг них акторов - чего они хотят, каковы
их причины, каким образом они могут терять силу и соединяться друг с другом. Эти рассказчики аттрибутируют причины,
датируют события, наделяют вещи качествами, классифицируют акторов. Аналитику
нет нужды знать больше чем рассказчики; он должен лишь начать из любой точки,
записывая что каждый актор говорит о других. Он не должен пытаться быть
рациональным и налагать какую-то предопределенную социологию на порой
причудливые интерполяции, предлагаемые изучаемыми источниками. Единственная
задача аналитика - следовать за трансформациями, внесенными акторами в
переживаемые истории.
Вместо
того, чтобы быть рациональным, экспериментальный метафизик должен стараться
быть точным.
Подход
Латура имеет выравнивающий эффект.
Отказываясь распределять объекты по различным предетерминированным
уровням реальности, он уравнивает все такие предетерминации, чтобы отслеживать
как объекты располагаются сами по себе. Плоские цепочки сочленений вытесняют
пирамиды замещения, хотя опять этот стиль "плоской метафизики"
производит иронический эффект. "Это уплощение не означает что мир самих
акторов сплющивается. Ровно наоборот - им даётся достаточно места для развертывания
собственных противоречивых оснований". Латур уплощает любые
предварительные решения о природе реального чтобы предохранить сами объекты от
уплощения такими пре-детерминациями. Такая позиция очень похожа на сказанное
ранее в отношении латуровского термина "актуализм". Полагать, что
запрет Латура на любое метафизическое понимание изменения соответствует запрету
на изменение как таковое, всё равно что думать будто его запрет на априорную
дифференциацию равен запрету на саму дифференциацию. Намерение здесь совершенно противоположное.
Более того,
чем очевиднее проявляется любая предетерминация, тем сильнее должно быть
подозрение. В современной метафизике имеет место такая явная (и во многих
отношениях классически религиозная) предетерминация, которую Латур стремится
решительно уплощить: всякое априорное разграничение между природой и культурой,
между субъектом и объектом - или, как предпочитает говорить Латур, между
человеческим и не-человеческим. Множественность объектов способна локально и условно распределить себя вдоль линий, которые
могут в некоторых случаях отличать человеческое от не-человеческого, но это
разделение не является метафизически сакральным. Не существует подлинного пред-установленного
онтологического различия между субъектом и объектом, культурой и природой. Все
объекты, и человеческие и не-человеческие, действуют на одном плоском
метафизическом плане. В принципе, всё может соединяться с чем угодно. Существующие различия между человеком и не-человеком запутаны,
непрозрачны, размыты, сконструированы и изменчивы.
Человек
свёрстан из не-человеческого, встроен, неразлучно соединен и оснащен
не-человеческим - как и обратное отношение становится всё более верным. Если
принять за нашу метафизическую максиму несчетную множественность
само-конструируемых деятелей, то ничто не уполномачивает нас заранее делить
множество на человеческое и не-человеческое. Действует правило метафизического
промискуитета.
Метафизическая демократия
Экспериментальная
метафизика это метафизика без аристократии. Никакой объект или сцепка объектов
не имеют какого-то исключительного права по рождению. Все объекты ублюдочны и
ни один не имеет божественного права на трон. В схеме Латура если Бог и существует,
то это не метафизический царь. Бог, если он существует, это лишь еще один
объект среди многих. Экспериментальная метафизика это демократическая
метафизика и право голоса в ней является всеобъемлющим. "Рабы снова стали
свободными гражданами".
Здесь
терпеливый метафизик "снова обнаруживает старейший демократический импульс
и возвращает его на своё место, при этом смело предлагая экспериментальную
метафизику, по определению не ведая куда она приведет". В этом пункте
известно лишь, что никакому объекту, сцепке или деятелю не будет позволено
отказаться от ответственности за самого себя. Целью является "принять в
качестве полноценных акторов сущности, которые явным образом были исключены из коллективного
существования", и не важно какого рода конспирологический редукционизм
унижал их ранее. Цель такой демократии не в том, чтобы «описать фундаментальную
метафизику, которая раз и навсегда поведает нам как устроено мироздание».
Напротив,
намерение состоит в "возобновлении общественной дискуссии в отсутствие
какого-то скрытого решения насчет устроения".
Если мы
собираемся дать отчет о том, какие объекты составляют плюри-версум и проследить
вместе с ними потоки, объединяющие их хрупкие и подвижные сочленения, то мы не
должны уже с самого начала полагать то, что еще только намереваемся объяснить.
Вместо того, чтобы говорить об уже сложившемся коллективе, следует уделить
внимание локальной работе, в ходе которой собираются сети и, в совершенно
аналогичной манере Латур рассматривает эту работу как фундаментально
политическую. Быть объектом - человеком, не-человеком или божеством - означает
быть политиком. Быть объектом - значит группироваться, сочленяться, соотноситься,
входить в сеть, договариваться, приходить к компромиссам и улаживать.
Захватывать действием практику "‘стряпания‘ и ‘вязания‘ политики,
производства (пере)группирований" означает "никогда не начинать с устоявшихся мнений, намерений,
идентичностей и интересов. Только политическое общение может их запускать,
пере-устанавливать и настраивать". Т.е. это дело самих объектов принимать
решения о своих конфигурациях в мутной рукопашной схватке
объектно-ориентированной метафизики. Из-за нехватки конспирологических коротких
замыканий, типичных для редукционизма, мы "должны начать всё сначала и
мало по малу собрать общий мир" - если кратко, мы "должны будем заниматься политикой".
Однако,
"каллиграфический" подход к метафизике труден и всегда соблазняется
простым присвоением вакантной королевской роли какому-то счастливчику из
объектов или набору объектов. "Мы множество раз меняли господ; мы перешли
от Бога к Безбожной Природе, а затем - к Homo
faber, и далее - к структурам, заставляющим нас действовать, полям
дискурса, заставляющим говорить, анонимным силовым полям в которых всё
растворяется - но мы до сих пор не попытались вообще избавиться от господина. Атеизм, если понимать его как общее
сомнение насчет господства, пока в значительной степени располагается в
будущем". Метафизика становится т.о. не упражнением в господстве, а
упражнением в настройке желания еще одного господина.
Почему
всегда речь идет о замене одного начальника другим? Почему не осознать однажды
и навсегда то, к чему мы снова и снова приходим в этой книге: что действие
несколько опережается тем на что оно действует; что оно смещается в процессе
переноса; что эксперимент является событием, открывающим нечто большее чем
ситуация на входе; что цепочки опосредований это не такие же вещи как пассивные
переходы от причины к результату; что перемещение ин-формации никогда не случается без малых и множественных транс-формаций; что не существует такой
вещи как наложение категорий на бесформенную материю; и что в сфере
технического никто не командует - не потому, что командует технология, а
потому, что в действительности вообще никто
и ничто не командует, даже анонимное
силовое поле? Командовать или господствовать - не является свойством ни
человека, ни не-человека, и даже ни Бога.
Господ не
существует, есть лишь более менее ловкие посредники. Нет макро-сил защищенных
от сопротивления множества, есть лишь локально связанные политические сети
временно слаженных объектов. В плюри-версуме где нет царя, каждый объект
получает голос. Отказ от этого обязательства равносилен уничтожению.
Латур
рассматривает приверженность демократической метафизике как ключевой момент не
только для эффективной практики науки и политики, но также и для религии. Для
Латура метафизическая демократия определенно не отлучает Бога от существования.
Скорее происходит, наконец, освобождение Бога от звёздной (и часто зловредной)
роли в чьей-то конспирологической теории. "Запрет на теологию, столь
важный в становлении модернистской ситуации, будет отменен не возвращением к
Богу Творения, но напротив - осознанием, что господин вообще отсутствует".
Не
редуцируемая более к эпифеноменальному заблуждению своими конкурентами в
игрищах редукционизма, религия, которая отрекается от претензии на трон
посредством отказа от редукции, может снова получить право голоса. Все объекты
- любая актуальная сцепка объектов - получают место в экспериментальной
метафизике Латура, и боги не являются исключением. Редукционисты
"убеждены, что творят мир в своём представлении, совсем как Бог,
сотворивший их в своём. Это странное и весьма нечестивое описание Бога. Как
если бы Бог был господином Своего Творения! Как если бы он был всемогущим и
всеведущим! Если бы он обладал всеми этими совершенствами, то не было бы
Творения.
Как это
превосходно выразил Уайтхед, Бог также слегка настигнут Своим Творением, т.е.
всем тем что изменилось и преобразилось при столкновении с Ним". Здесь
"впервые" в свете метафизической несводимости все идеи принадлежащие
Богу - Царь, Материя, Чудеса и Мораль - транслируются, переписываются и
запускаются через практику инструментальной работы". Если, утверждает
Латур, у теологии есть будущее, оно будет располагаться как раз в сфере
принуждения себя "к прохождению через практику совершения инструментальной
работы". У нас нет иных опций. Кроме того, нельзя избежать посредничества
этих инструментов, поскольку "мы действительно созданы по образу и подобию
Бога, т.е. мы не знаем что мы делаем".
Методология
Подход Латура
к метафизике формируется преимущественно методологическими интересами. Если, вопрошает он, мы хотим заняться
экспериментальной метафизикой, где сети объектов ответственны за
само-объяснение, то что мы будем
должны полагать в отношении природы реальности? Если мы хотим избежать
контрабандного участия в любых априорных редукциях, если весь метафизический
аутсорсинг реальности под запретом, то какого рода объекты остаются для
выполнения работы?
Все базовые
допущения Латура в отношении реальности вытекают из его попытки представить
этот особенный тип рассмотрения. Мы уже обозначили два из этих допущений:
множественность и локальная ответственность. Для экспериментальной проработки
Латур должен принять как само собой разумеющееся, что мир есть нередуцируемая
множественность, поскольку всякая аксиома, предполагающая изначальное единство
или фоновую связность, перемкнёт накоротко экспериментальный подход, прибегнув
к конспирологической теории. Подобным образом Латур должен запретить любое
метафизическое макро-объяснение изменений и креативности чтобы локализовать
ответственность за них в множестве объектов, выполняющих актуальную работу по
производству и преобразованию временно стабильных сочленений мира.
Взятые
одновременно эти два допущения являют методологический хребет проекта Латура.
Перефразируя лапидарную фразу, позаимствованную у Алена Бадью, можно подвести
итог следующим образом: хотя Единого не существует, существуют
единения. Или немного расширив: хотя (субстанциального, пред-заданного)
Единого не существует, существуют (локально и временно производимые) единения.
Первая половина формулы (Единого не
существует) подытоживает запрет Латура на редукцию. Вторая половина (существуют единения) постулирует производство самим множеством массы
свободных, локальных и преходящих сетей.
Из позиции
Латура в отношении Единого следует, что множество объектов должно быть
бессчетным. Если бы была возможна тотализация множества, то формула "Единого не существует" перестала
быть верной. Единое бы вернулось как Всё. Однако для нас "великий Пан
мертв". Если бы это было не так, то, "почитая Тотальность, осталось
бы лишь преклонить перед ней колени, или еще хуже - мечтать о занятии места
полной власти".
Подобным
образом, если бы было возможно разложить множество до однородного базового
уровня элементарных частиц, то исчезло бы состояние, когда "Единого не
существует". Для Латура такая окончательная редукция не просто практически
недостижима, она аксиоматически не-существует. Если объектами являются рыбы, то
"внутри каждой рыбы есть водоёмы полные рыб". Каждый объект это
множество. И не только в том смысле, что "каждая частица внутри черного
ящика сама есть черный ящик заполненный частицами", но в том, что каждый
объект также является частицей, составляющей другие объекты. Но если каждый
объект является пчелиным роем, который сам "состоит из других пчелиных
гнезд, роящихся во все стороны" и
это "продолжается бесконечно, то когда, черт возьми, мы должны
остановиться?" В принципе, никогда. На практике мы, конечно, двинемся так
далеко как нам позволит ресурная поддержка.
В конечном
итоге роящееся пчелиное гнездо, пожалуй, лучше подходит в качестве метафоры
объектов, чем наборы аккуратно сгруппированных ящиков, поскольку
"порядок" не является базовым состоянием плюриверсума. В плюриверсуме
Латура любая простейшая и изначальная совместимость элементов несостоятельна,
т.к. она допускала бы редукцию и коллапс объектов без остатка. Вместо этого для
Латура связность всегда должна выстраиваться посредством сцепления, т.е.
метода, сохраняющего блуждающую сингулярность каждого объекта, даже когда
объект находит способы временно включить некоторые свои аспекты в
ориентированные сети.
Затем,
запрещая Единое (даже если только по методологическим основаниям), Латур
принимает обязательство и бесконечной делимости и бесконечной сочленимости
реального. В принципе для множества не может быть ни верхнего ни нижнего
предела, и никакой единственный масштаб, будь он микро, макро или медианный не
может иметь привилегий, как более реальный или подлинный чем прочие. На самом
деле в перспективе метафизики Латура сам проект объектов глобально
размещаемых в высоких или низких стратах
терпит неудачу, поскольку "глобальное не существует". Вместо этого у
страты есть лишь локальное и условное значение. Для Латура всегда справедливо,
что "малое удерживает большое" а "большое в любой момент может
снова совершить падение в малое".
Однако,
"утонуть" в множестве не катастрофично для проекта Латура. При
объяснении и описании работы множества объектов - множества, которому мы сами
принадлежим необратимым образом - мы не сможем действовать лучше чем сами
объекты. Нужна достаточная скромность,
чтобы обходиться тем же инструментарием, который объекты развертывают в
сочленяемых сетях. И это очень важный момент проекта Латура. Объекты могут
поддаваться счету, но не следует ожидать что мы их сосчитаем.
"Если
нам хотелось, чтобы все участники этой сцены проявились и были сосчитаны, то
сделать этого мы не сумеем, т.к. нет способа выделить все из них одновременно,
либо потому что их слишком много, либо потому что они являются частью сложной
машинерии, будучи необходимо скрытыми своей ролью умелых посредников. Как много
различимых сущностей в микрофоне? А в этом теле? В этой учебной организации?
Вам никогда не воспроизвести подсчет, неважно сколько раз его проводить,
поскольку каждый раз будут видны другие агенты, а прочие будут
бездействовать". Подсчет ваших котов может быть полезен, но не ожидайте
что он будет окончательным, если они гуляют где хотят.
Плоская онтология
Запрещая
Единое Латур уплощает свою онтологию. Грубо прикидывая, можно сказать, что в
отличие от работы на двух-мерной плоскости, на которой объекты будет можно
окружать, поглощать и редуцировать, Латур устраняет измерение, так что мы в
конечном итоге работаем со своего рода одномерной линией, соответствующей
метафизике, где базовая онтологическая операция - сочленение. Таким образом,
Латур форсирует движение от "скорописи" к "каллиграфии",
от замещения к присоединению, от
редукции к сочленению. Здесь может существовать "глобальное", но не
как нечто, охватывающее себя с тем, чтобы заменить собой части из которых само
состоит. Скорее это еще один объект, который добавляется к концу цепочки
объектов, которых эта цепочка стремится собрать.
В
результате, согласно схеме ир-редукции Латура, наша привычная логика того, как
соотносятся части и целостности, проваливается, поскольку каждый объект
расширяется бесконечным образом вдоль ряда не вполне совместимых линий.
Фактически … "нет ни целостностей,
ни частей". Различения часть/целостность сами всегда локальны и условны и
они зависят от того, кто кого подсчитывает и каким образом. В экспериментальной
метафизике, говорит Латур, мы не должны думать, что "макро охватывает
микро, поскольку микро формируется из пролиферации несоизмеримых
сущностей" и каждая из этих сущностей "просто одалживает один из
своих аспектов, ‘свою лицевую сторону’, чтобы составить временное целое".
В таком
сценарии "не существет другого места для суммирования" всех простых
локальных мест и "глупо задавать вопрос ‘в какой’
супер-мега-макро-структуре они все пребывают". По словам Латура, просто
"не существует глобального всё-охватывающего места". Или, что то же
самое: "не существует места, которое можно назвать ‘не-локальным’".
Правило задают локализованные, несчетные и временно соединившиеся
множественности. Есть линии сцепленных объектов, но нет "более
высокого" метафизического плана с дополнительным измерением, в которое эти
линии встроены. Есть лишь еще больше линий и более длинных линий.
Однако
важно прояснить, что аналогично тому, как формула Латура "Единого не
существует" не исключает утверждения "существуют единения", его
утверждение "глобальное не существует" не мешает утверждать, что
"существуют макро-уровни". Макро-уровни существуют, но "макро -
это ни ‘над’ ни ‘ниже’ интеракций", напротив - это означает "добавленное
к ним как иное их соединений,
питающее их и питающееся от них".
"Макро
уже не описывает более широкое или значительное местоположение, куда микро
будет встраиваться наподобие матрёшки, но - другое, равным образом локальное,
равным образом микро- место, которое соединено со многими другими... Ни о каком
месте нельзя сказать, что оно больше чем любое другое, но о некоторых можно
сказать, что они имеют более надежные соединения с гораздо большим числом мест
чем другие". Результат этого подхода состоит в том, что при допуске
изменений относительного масштаба с точки зрения количества и устойчивости
важных соединений локальной сети, метафизический ландшафт сохраняется плоским.
Макро по своей природе не отличается от микро.
Латур
задействует понятие "сети" в качестве способа описания этой странной
топологии, подходящей для ир-редукционной, нон-теистической метафизики. Сетевая
топология, как её определяет Латур, это "нить Ариадны"
экспериментальной метафизики, поскольку она является "более гибкой чем
понятие системы, более историчной чем понятие структуры, более эмпиричной чем
понятие сложности". Или, как он заявляет это повсюду, "слово сеть
показывает, что ресурсы сосредоточены в нескольких местах - узлах и вершинах -
которые связаны друг с другом - линиями и петлями". Эти "сети" -
хрупкая замена прочных и важных "универсалий" традиционной
метафизики.
Как
объясняет Латур, справедливо то, что волокна сети способны трансформировать
"рассеянные ресурсы в сетчатую структуру, которая может простираться куда
угодно". Но эти макро соединения,
которые так же локальны и условны как и все другие, опираются на измерения,
практики и инструментарий, чтобы привнести что-то содержательное. "Верно,
что телефония распространена повсюду, но мы по-прежнему знаем, что можем
умереть рядом с телефонной линией если не подключены к розетке и
приемнику". В этом смысле макросы Латура "имеют больше общего с
кабельной ТВ-сетью чем с идеями Платона".
Локальное
конструирование
Вторая половинка нашей фомулы –
«хотя Единого нет, существуют единения» - выявляет, как множество объектов,
каждый из которых сам является множеством, несет ответственность за локальное
построение того, чем является единение. В отсутствие пре-формированного мира
множество объектов должно плавать или тонуть. Ставка Латура состоит в том, что с
удалением громоздких плав-средств редукционизма, множества прекрасно держатся
на плаву.
Однако, верно, что «как только
мы уходим» от искусственного величия мира, поддающегося редукции, «то
оказываемся перед банальностью ассоциирования человека и не-человеческого в
ожидании их единения, предполагаемого работой, которую выполняет коллектив».
Там, где для традиционной метафизики «правило есть порядок, тогда как распад,
изменение и творение являются исключениями», для Латура «правилом является
деятельность, а то что требует объяснения, тревожащие исключения – это любой
тип стабильности с долгосрочной перспективой и в более широком масштабе».
Единение должно пониматься как продукт, а не как данность. К нему следует
подходить как к деятельности, поступку или операции, и оно обходится без
разговоров о том, что время, энергия и деньги необходимы для ведения
переговоров о формировании всякого сочленения. Производство метафизики по
Латуру приравнивается к отслеживанию движения этих денег.
Халявы нет, поскольку «нет
предустановленной гармонии». Напротив, гармония, хотя и не полностью
отсутствует, «устанавливается после,
в неумелых хлопотах». Там, где классические субстанции верховодят, детерминируют
и требуют, объекты Латура возятся, договариваются и идут на компромиссы,
поскольку единение «является не бесспорной точкой старта, а временным
достижением сложного ассамбляжа». Ничто не может гарантировать единство,
гармонию или общее начало отсчета. Больше не Господина, чтобы дать такие
гарантии. Единственная метафизическая гарантия для Латура в том, метафизических
гарантий нет. Кроме того, всё прочее должно делаться самими объектами начиная с
основания.
Вывод состоит в том, что объекты
Латура не вполне надежны. Они реальны, но «эти реальные, объективные, атипичные
и, кроме того, интересные источники
активности (agencies) берутся вовсе
не как объекты, а скорее как сборки».
Далее, дело не только в том, что работа должно совершаться для собирания
объекта в условное единство, дело еще и в том, что должна вестись непрерывная
работа, чтобы объект сохранял собранность. «Бесценные и хрупкие», эти
сочленения способны «выживать только в условиях педантичной заботы». Однажды
собранные, некоторые объекты могут требовать лишь малого сопровождения чтобы
оставаться как они есть, но нет таких объектов, которые не требуют никакого сопровождения.
Отсюда т.о. следует, что «нет группы без (пере)группирования».
Настояние Латура о том, что
каждое группирование есть разновидность перегруппирования, справедливо как
минимум в двух смыслах. Во-первых, каждый объект, будучи собран, должен сразу и
непрерывно работать над пересборкой или замещением его компонентов для
поддержания своей целостности. Во-вторых, в более широком смысле, для Латура не
может иметь места внешняя санкция для этой работы по пересборке. Каждое
собирание должно происходить как пересборка или перегруппирование уже включенных
в оборот объектов. Порядок и единение, как режимы функционирования, не
производят сборку объектов ex nihilo или из
«чистого хаоса». Богов здесь нет. Некоторые объекты в определенных
конфигурациях сочлененности всегда уже должны действовать. Экспериментальная
метафизика всегда начинается из гущи
вещей, поскольку нет ничего кроме гущи
вещей. По Латуру каждый акт творения должен пониматься как разновидность
экзаптации, действующей посредством перенацеливания, рециркуляции и
перегруппирования. Ничто не происходит из ничего. Множество объектов не может иметь
начала. Как правило, в отсутствие метафизического Адама или Евы, «порядок
экстрагируется не из беспорядка, а из порядков». Там, где стремятся
зафиксировать точку старта или общий исток, мы оказываемся в центре теории
заговора, признавая большую изначальность или подлинность одних объектов перед
другими. Хотя некоторые объекты предшествуют другим, никто не является более
подлинным.
В этом смысле умеренная
методологическая установка Латура на уклонение от любых прогрессистских решений
в отношении мира требует пусть минимальных но, возможно на удивление
субстанциальных метафизических допущений о реальности: (1) нужно чтобы
реальность была скорее множественной и бесконечной, нежели конечной, и (2)
нужно, чтобы эта бесконечная плюральность сама не имела ни начала ни конца. Для
Латура реальность не может быть ни сотворенной ни конечной. Её множественность
должна быть вечной и бесконечной. В результате, то «что Сартр сказал о людях –
что их существование предшествует их сущности – должно быть сказано обо всех
актантах». Сущность каждого объекта – человека, не-человека или божественного
существа – де юре является скорее продуктом, чем отправной точкой. Если
трансценденция и бесконечность когда-то были редким товаром и относились лишь к
человеческому или божественному, то Латур наделяет этими качествами множество
объектов, предельно вездесущих и банальных. Вся деятельность, которую для нас
прежде осуществляли боги, теперь должна совершаться самими объектами.
На пути в Дамаск
Установив базовую конструкцию,
мы подготовлены к пристальному взгляду в средоточие проекта Латура: принцип
ир-редукции. Задействуя то, что он называет «псевдоавтобиографическим стилем»,
Латур намеренно вводит (и мягко
пародирует) религиозный слог для описания того, как он пришел к принципу
ир-редукции. Совершенно измотанный он возвращался домой по дороге от Дижона в
Грей и был остановлен на своём пути внезапным «проявлением божественного»,
которое одновременно приводит в чувство и поочередно «изгоняет» его демонов.
Пост-прозревший Латур, подобно Павлу, обнаруживает себя ослепшим, его
способность упрощенного зрения ослабла напрочь. Хотя, как и у Павла, это
ослепление сопровождалось озарением в отношении нередуцируемой красоты
множества. Вот как это описывает сам Латур:
Я год преподавал в Грее, во французской провинции. В конце
зимы 1972го на пути из Дижона в Грей я был вынужден остановиться, опомнившись
от передозировки редукционизма. Христианин любит Бога, способного свести мир к
себе самому, поскольку он его сотворил. Католик ограничивает мир историей
Римского пути к спасению. Астроном наблюдает
происхождение универсума, выводя его эволюцию из Большого Взрыва.
Математик стремится отыскать такие аксиомы, которые подчинят все другие, делая из них выводы и следствия.
Философ надеется обнаружить такое коренное основание,
которое сделает всё прочее эпифеноменальным. Гегельянец желает выжать из
события то, что этому событию присуще. Кантианец разлагает вещи на крупинки
пыли и затем вновь собирает их с помощью синтетических априорных суждений,
плодотворных подобно мулу.
Французский инженер наделяет эффективностью вычисления, путь
они даже происходят из практической
схемы прилежного ученика. Администратор неутомимо наблюдает за сотрудниками,
подчиненными и субъектами. Интеллектуал стремится сделать «простые» практики и
суждения простонародья понятными и осознанными. Сын буржуазии видит простые
этапы абстрактного цикла обогащения, наблюдая производителей вина, работников в
погребах и счетоводов. Человек Запада неутомимо сводит эволюцию видов к носу
Клеопатры, пятке Ахиллеса и слепому глазу Нельсона.
Латур продолжает свой перечень,
но идея понятна. В этих примерах, следующих друг за другом, каждый трудится над
тем, чтобы «превратить всё в ничто, вывести всё что угодно из (почти)ничего, установить
иерархии, чтобы командовать и повиноваться,
стать совершенным или превосходным, собрать объекты, втискивая их в
крохотное пространство». И не важно, говорим ли мы о «субъектах, означающих,
классах, богах, аксиомах» - каждый здесь работает «на подельников», либо это будет
«Дракон ничто, либо Дракон тотальности».
Но затем Латур, подавленный гнётом
редукционизма, делает резкий разворот:
«Устав и потеряв терпение, я внезапно почувствовал, что еще
ничего не сделано. Я - христианин, философ, мужчина, провинциал и француз –
решил открыть пространство и предоставить вещам, о которых говорил, место, в
котором они нуждаются чтобы «быть на расстоянии руки». Я писал о том, чего
совершенно не знал, просто говорил себе снова и снова: «Ничто не может
сводиться к чему-то другому, ничто не может выводится из чего-то иного, все
могут соединяться друг с другом». Это было подобно экзорцизму с изгнанием
демонов одного за другим. Надо мной было зимнее небо, интенсивная синева. И мне
здесь не требовалась ни поддержка космологии, ни живописное или текстуальное
воплощение, даже метеорологическое описание было излишним… Я прибавил это к
другим небесам других мест, не подвергая их редукции к данному здесь, а данное
здесь – ни к какому другому. Небо «находилось
на расстоянии руки», исчезало и создавало себя, само определяя своё место и
свои цели, не являясь ни познаваемым ни непознаваемым. Я и оно, они и мы -
взаимно определяли сами себя. И впервые в своей жизни я видел вещи свободными и
нередуцированными.
Комментариев нет:
Отправить комментарий