Славой
Жижек:
Философская проблема, к которой
подступает Дюпьи, является центральной для социального и экономического кризиса
нашего времени: как возможно само-трансцендирование? Как это получается, когда для
индивидов, понимающих, что рынок является лишь результатом миллионов их частных
взаимодействий, он открывается как чуждая автономная властная сила?
The Mark of the Sacred – одна из тех редких книг, которые не подпадают под академические
стандарты, поскольку сами стандарты устанавливают; это книга которую в
просвещенном и хорошо организованном государстве следует печатать и свободно
распространять во всех школах.
Ниже
- фрагмент пролога: От Архимеда к
Мюнхгаузену
Человеческие
сообщества всегда находили способы действовать с особым внешним опосредованием,
которое долгое время распознавалось как божественное. То, что мы называем
современным обществом или просто современностью, отказалось от этой концепции,
предпочтя секулярную перспективу, где место богов занимают человеческие
существа. Заявляя, что люди могут сами производить внешнее себе, я имею в виду,
что человеческие существа способны себя проектировать, выходить за свои
пределы, как, например, в случае установления власти над собой. В этом смысле
их способности имеют гораздо меньше общего с физикой Аристотеля, чем с
фантастическими подвигами Барона Мюнхгаузена.
Архимед
полагал, что может двигать мир сам своей собственной силой, при наличии рычага
и точки опоры. В свою очередь Барон Мюнхгаузен утверждал, что вытащил себя из болота за собственные
волосы. Предлагается представить, что он каким-то образом разделился надвое,
так, чтобы рука, его ухватившая, принадлежала его альтер эго. Конечно, это
поразительный и невозможный подвиг – тем не менее, все человеческие общества
оказались способны осуществить нечто подобное. По сути, именно так может
выглядеть условие исходного становления обществом.
Конструкция,
которую я здесь привожу в таком предварительном виде, не является моим
изобретением. Она давно известна в
философии. Гегель называл это «само-экстериоризацией»( Entäusserung),
Маркс – «отчуждением» (Entfremdung), Хайек – «само-трансцендированием». Но именно французский
социолог и антрополог Луи Дюмон ближе всех подошел к пониманию этого явления,
придав ему строгую форму. Он дал ему название - «иерархия», которая обретает
значение через этимологический смысл сакрального порядка (от греческого слова,
сформированного соединением hierуs-
ιερός, священное, и arkhein - ἄρχειν,
править, командовать).
Дюмон
считал себя холистом, т.е. настаивал на логическом и онтологическом приоритете
общества как «целого» по отношению к его отдельным элементам. Однако, в отличие
от Дюркгейма он не интерпретировал превосходство общества относительно своих элементов
как простую функцию внешнего. Он определил это как форму – иерархическую форму.
Но что такое иерархия? Вовсе не стройная последовательность уровней, где более
высокий включает ниже расположенный или доминирует над ним; иерархия, по
выражению Дюмона, это включение в себя
противоположностей. Если говорить строго, лингвист, к примеру, знает, что
во французском языке нет мужского и женского рода, а есть, скорее,
«немаркированный» и «маркированный» роды. Немаркированный род включает всю
тотальность предметов, независимо от их пола.
С
другой стороны, маркированный род
применяется только к женскому полу. Отсюда следует, что мужская форма, являющаяся
немаркированным родом, на одном уровне представляет тотальность и в силу этого
заключает в себе женский; тогда как на другом уровне она противоположна
женскому, выступая как определенное подмножество (математик представит, к
примеру, множество нечетных чисел, как подмножество множества целых чисел) и
его дополнительное подмножество (множество четных чисел). Совпадение целого и
одного из его подмножеств (что для математика предполагает идею бесконечности)
является тем, что позволяет целому находиться в оппозиции к дополнительному
подмножеству. Иными словами, целое охватывает свою противоположность – т.е.
часть, которая не совпадает с целым.
В
этом смысле иерархия, продолжает Дюмон, переворачивается внутри себя. Инверсия
знака связана с изменением уровня: что является высшим на уровне включения,
становится низшим на уровне включенности, и наоборот. Дюмон досконально изучил
такую логику рассмотрения действительности сначала в связи с отношением между
религиозной и политической властью в Индии, а затем обращаясь к учению римского
Папы Геласия, провозгласившего через 500 лет после Иисуса Христа: «В вопросах
религии, и, следовательно, абсолютным образом,
священник стоит выше короля или императора, которому вверен порядок в обществе.
Но ipso facto
(в силу самого факта) священник подчиняется монарху
в вопросах общественного порядка, т.е. в вопросах второстепенных». Эта
иерархическая форма – которую, следуя понятиям строгой логики, было бы лучше
называть «спутанной иерархией» - может быть приведена к изящной формуле:
«Священники старше, поскольку младшими они являются только на низшем уровне».
Дюмон
рассуждает здесь как антрополог традиционных обществ, где религиозное основание
способствует социальной связности. Но когда он обращается к философии,
открывается еще более впечатляющая картина, вполне соответствующая тому, что он
подразумевает под иерархией.
Рассматривая
метафизическую систему Лейбница, как современную версию до-современной картины
мира, Дюмон ставит вопрос о теодицее или божественной справедливости, а также обращается
к проблеме согласования предполагаемого
милосердия и всемогущества Творца с неустранимым фактом присутствия зла в мире.
Решение Лейбница хорошо известно в связи с его осмеянием Вольтером: мир, в
котором мы живём, является наилучшим из возможных миров. То, что представляется
нам как зло, кажется таким потому, что
наше мировоззрение является ограниченным и индивидуальным. Но если бы мы могли
видеть мир из перспективы тотальности – т.е. могли наблюдать мир из
божественной точки зрения – то увидели бы, что представляющееся нам как зло
есть необходимая жертва великому благу всеобщности. Если бы зло не могло
проявляться, то наш мир не был бы лучшим из возможных. Т.о. Дюмон подходит к
выражению сущности теодицеи в таком лаконичном виде: «Бог должен содержать (contain) зло, оставаясь его
противоположностью». Здесь глагол «содержать»( contain) имеет смысл «включения в себя», и
описываемое им отношение является иерархией, т.е. включением противоположности.
Меня
всегда удивляло, что Дюмон и его школа антропологии стремились видеть в
иерархии только знак стабильного порядка, гарантированного религией. Следует
только иметь в виду, что глагол «содержать» (contain) имеет иное значение – сдерживать, препятствовать,
подавлять (и в русском эквиваленте через
выпадающую гласную!) – позволяющее толковать иерархию, как включение
противоположности, т.е. в совершенно другом и гораздо более тревожащем смысле,
а именно, как систему, которая постоянно находится в опасности низвержения. Исходя
из этого, наиболее стабильный социальный порядок это тот, который сдерживает
угрозу собственного крушения, из двойного смысла глагола «с(о)держ(ив)ать».
Если
рассматривать иерархию только в её отношении к порядку, как у Дюмона, то будет
звучать очень знакомая идея из философии истории и социума. Она возникала в
разных видах и под различными именами – уловка разума, хитрость истории,
диалектический материализм, «невидимая рука» экономики. В каждом случае
обнаруживается та же идея, которая фундирует современный рационализм: зло
существует где-то на заднем плане, только это умеренное зло, необходимое,
поскольку находится на службе у добра; есть только видимость зла, поскольку это
неотъемлемая часть блага. Но когда иерархический порядок входит в кризис и под
давлением надвигающейся паники балансирует на грани коллапса, возникает
совершенно иная картина. Его уровни, разграниченные и хорошо упорядоченные до
этого момента, начинают смешиваться друг с другом, обнаруживая при этом своё
родство. Несмотря на то, что прежде считалось, что добро управляет злом, своей
противоположностью, теперь зло будто управляется само по себе – отстраняясь от
себя самого, выходя за собственные границы – и в результате его более высокий
уровень, через само-экстернализацию, приобретает свойства добра.
Эту
идею можно выразить менее абстрактно, если рассмотреть сингулярное отношение, связывающее
убийство и жертвоприношение в обществе, где жертвоприношение составляет учреждающий
ритуал. В этом случае жертвоприношение «сдерживает» (contains) взрыв и распространение убийств;
хотя в определенном смысле это лишь «другое» убийство, оно обещает положить
конец насилию. Смертная казнь выполняет ту же функцию в ряде систем уголовного
права. Но когда религиозный порядок («иерархия») разрушается беспорядками и
насилием, когда исполнение правосудия теряет свою трансцендентную власть,
ритуальное умерщвление уже нельзя отличить от убийства. Тем не менее, до начала
кризиса жертвоприношение было одновременно убийством и еще чем-то от него
отличным.
Кризис,
сопровождающий крушение иерархического порядка, носит имя, происходящее из
греческой мифологии: паника. Сам миф отражает только внешнюю сторону, поскольку
он возлагает вину за насильственный подрыв иерархии на божество, дающее имя
этому кризису, - это Пан, бог пастухов, полу-человек, полу-козёл, искусный
музыкант, демократ, известный любитель нимф – чье внезапное появление из лесной
чащи, говорят, мгновенно внушает ужас. Из опыта мы знаем, что паника рождается
изнутри, в том смысле, что её деструктивная сила высвобождается только за счет
того, что ранее она сдерживалась тем
порядком, который она же теперь рушит. Например, зрители спортивных состязаний,
о которых известно, что они не впадали в панику даже при землетрясении,
проявляют подверженность убийственной панике, когда напряжение состязательного
духа событийно переходит определенную грань. Для тех, кто остаётся слепым к
логике выхода-из-себя, лежащей в основании человеческого насилия, Пан
оказывается идеальным козлом отпущения – злобный джин, выпущенный из своей
бутылки.
Однако
подобно самому Пану, который одновременно и культурный элемент и источник
ужаса, паника не является лишь деструктивной силой. Уже этимология слова обращает
внимание на явление, эффекты которого являются всеохватывающими и способствуют
формированию нового порядка, новой тотальности, новых направлений или ориентиров,
даже если это выглядит лишь как бегство от опасности. Здесь отношение между
неупорядоченным набором поведений индивидов и внезапно проявляющимся паттерном
порядка является примером само-трансцендирования; его форма иерархична в только
что описанном смысле, а именно, что новый порядок появляется, чтобы управлять
индивидуальным поведением извне, даже несмотря на то, что он сам является
следствием синергийной координации этих самых частных форм поведения. Поскольку
эти отдельные поведения репрезентируют беспорядок, то возникающий порядок содержит (contains)
их в обоих смыслах этого слова. В этом случае порядок, по мысли Дюмона, не
включает в себя беспорядок, покуда является его противоположностью. Вместо
этого беспорядок выступает за свои пределы, оказываясь внешним самому себе и
таким образом производит упорядоченную, само-регулируемую систему.
Комментариев нет:
Отправить комментарий