Тестостерон и «молекулярная революция»

Что делает мужчину мужчиной а женщину женщиной в 21м веке? В эпоху тотального синтеза, регулирования и воплощения фантазий, биологические основания выглядят всё более сомнительными. 

Фрагменты из книги трансгендерного философа Beatriz/Paul Preciado "Секс, наркотики и биополитика в фармако-порнографическую эру" (Testo Junkie: Sex, Drugs, and Biopolitics, 2013)

 NB:  Т = Тесто = Тестостерон

В день твоей смерти я поместила 50-мг дозу Тесто-геля на свою кожу, так что  могу начать писать эту книгу. Углеродные цепочки C-Н₃, С-Н₃, С-ОН постепенно проходят сквозь мой эпидермис и странствуют сквозь глубинные слои моей кожи пока не достигают кровеносных сосудов, нервных окончаний, желез. Я принимаю тестостерон не для того чтобы стать мужчиной, нет в этом и физиологической стратегии транссексуализма; я принимаю его чтобы воспрепятствовать тому, что общество хотело из меня сделать, потому я могу писать, бл…ть!, ощущая тип наслаждения, которое является пост-порнографическим, добавляя молекулярные протезы к моей технически отсталой транс-гендерной идентичности, состоящей из фаллоимитаторов, текстов и подвижных изображений; я делаю это в отмщение твоей смерти.

Я наношу гель на свои плечи. Первое мгновение - ощущение лёгкого шлепка по коже. Ощущения сменяются  холодом, пока не исчезают. Затем ничего не происходит день или два. Затем постепенно устанавливается невероятная ясность мысли, сопровождаемая взрывом желания трахаться, пойти куда-то в городе. Это высшая точка, в которой духовная сила тестостерона смешанного с моей кровью берет верх. Абсолютно все неприятные ощущения рассеиваются. В отличие от скорости, направленное внутрь движение не имеет ничего общего с возбуждением, шумом. Это просто ощущение бытия в совершенной гармонии с ритмом города. В отличие от кокса, здесь нет искажения в восприятии себя, нет ни логореи ни чувства превосходства. Ничего кроме ощущения силы, отражающего возросшую способность моих мускул, моего мозга. Мое тело представлено себе. В отличие от скорости и кокса нет последующего упадка. Проходит несколько дней и движение внутри затихает, но ощущение силы, подобное пирамиде, вдруг открывшейся после песчаной бури, остаётся.

Как объяснить, что со мной происходит? Что я могу поделать со своим желанием трансформации? Как поступить со всеми годами, когда полагала себя феминисткой? Какого рода феминистка я сегодня? Феминистка, сидящая на тестостероне или трансгендерное тело, подвисшее на феминизме? Мне ничего не остается, кроме как пересмотреть свою «классику», предать эти теории встряске, побуждаемой моей практикой приёма тестостерона. Признать тот факт, что происходящее во мне есть эпохальный метаморфоз.

Перемены внутри неолиберализма, которым мы свидетели, характеризуются не только превращением «гендера», «секса», «сексуальности», «сексуальной идентичности» и «удовольствия» в объекты политического менеджмента жизни, но также тем фактом, что сам менеджмент осуществляется посредством новой динамики передового техно-капитализма, глобальных медиа и биотехнологий. Мы сталкиваемся с новым типом разогретого психотронного панк-капитализма. Эти недавние трансформации развертывают ансамбль новых микро-протезирующих механизмов управления субъективностью посредством биомолекулярных и мультимедийных технических протоколов. Наша мировая экономика зависит от производства и распространения сотен тонн синтетических стероидов, от глобальной диффузии потоков порнографических изображений, от разработки и дистрибуции новых разнообразных синтетических легальных и нелегальных психотропных препаратов (например, enaltestovis, Special K., Viagra, speed, crystal, Prozac, ecstasy, poppers, heroin, Prilosec), от наплыва символов и циркуляции цифровой передачи информации, расширения форм проникновения урбанистической архитектуры по всей планете, где мега-города нищеты опутываются высоко-концентрированным секс-капиталом.

Чтобы отличить этот новый капитализм от дисциплинарной системы 19го века, буду называть этот новый режим производства секса и сексуальной субъективности «фармако-порнографическим капитализмом».

После Второй мировой сомато-политический контекст производства субъективности представляется доминирующим с учетом набора новых технологий тела (это – биотехнологии, хирургия, эндокринология и т.п.) и репрезентации (фотография, кино, телевидение, кибернетика, видеоигры и т.п.), просачивающихся и пронизывающих повседневность как никогда ранее. Это – биомолекуляные, цифровые и широкополосные технологии передачи данных. Изобретение понятия гендера в 1950х, как клинической техники сексуального переопределения, и коммерциализация Таблетки, как техники контрацепции, характеризуют сдвиг от управления дисциплинарного к фармако-порнографическому. Это эпоха мягких, невесомых, клейких, студенистых технологий, которые можно инъецировать, вдыхать – «инкорпорировать». Используемый мной тестостерон принадлежит к этим новым студенистым биополитическим технологиям.

Когда я принимаю дозу тестостерона в форме геля и впрыскиваю в жидком виде, в действительности я открываю себя для цепочки политических означающих, которые материализуются, чтобы обрести форму молекулы, способной абсорбироваться моим телом. Я не только принимаю гормоны, молекулы, но также и концепт гормона, набор знаков, текстов и дискурсов, т.е. процессы, в которых гормон обретает синтез, технические порядки его лабораторного производства. Я впрыскиваю кристаллическую, растворимую в масле цепочку молекул стероида углерода, а вместе с этим – фрагмент истории современности. Я прописываю себе серию экономических транзакций, набор фармацевтических решений, клинических тестов, фокус-групп и техник бизнес-менеджмента. Я подсоединяюсь к барочной сети взаимо-обменов, к экономическим и политическим цепочкам потоков, патентуя процесс жизни. Я подключаюсь посредством «Т» (тестостерона) к электрической энергии, к проектам генетических исследований, мега-урбанизации, разрушению лесов и биосферы, фармацевтической эксплуатации живых существ, клонированной овечке Долли, к распространению вируса Эбола, мутациям вируса ВИЧ, противопехотным минам и широкополосной передаче информации. Это путь моего становления одним из соматических соединений, делающих возможной циркуляцию власти, желания, избавления, подчинения, капитала, отбросов и – восстания.

Как тело – и это единственный важный момент бытия субъектом-телом, техно-живой системой – я являюсь платформой, которая выступает основанием материализации политического воображения. Я – моя собственная морская свинка для опытов с намеренным повышением уровня тестостерона в теле био-женщины. В одночасье тестостерон обращает меня в нечто радикально отличное от «природной женщины» (cis-female). Даже когда изменения, производимые этой молекулой, социально неразличимы. Лабораторная крыса превращается в человека. Человеческое существо становится «существом без свойств». В моём случае: ни тесто-гёл ни техно-бой. Я – всего лишь порт подключения к C₁₉H₂₈O₂ .
Я – одновременно и терминал одного из аппаратов неолиберальной гос-управляемости и - исчезающая точка, через которую совершается побег от властной воли системы. Я – молекула и Государство, и я – лабораторная крыса и субъект науки, проводящий исследование; я – остаток/осадок биохимического процесса. Я – обыкновенный грядущий искусственный прародитель для выведения нового вида в бесконечно случайном процессе мутации и генетического дрейфа. Я – Т.

Мне не нужен женский гендер, закрепленный за мной при рождении. Но не нужен и гендер мужской, который могла бы произвести транс-сексуальная медицина, а Государство одарило бы меня им, если я буду вести себя надлежащим образом. Я не хочу ничего этого. Я – атикопирайтный биополитический активист, который полагает сексуальные гормоны свободными и открытыми био-кодами, применение которых не будет регулироваться Государством, коррумпированным фармацевтическими компаниями.

Употребление тестостерона, как и эстрогена и прогестерона в случае контацептивов, не зависит ни от каких воображаемых конструкций гендера, которые могли бы влиять на то, как мы действуем и думаем.  Нам непосредственно противостоит производство материальности гендера. Всё зависит от дозировки, от точек плавления и кристаллизации, вращательной энергии молекулы, от упорядоченности, от миллиграммов, форм и методов введения препаратов, от привычки, от практики. То, что происходит со мной, может быть описано в понятиях «молекулярной революции». Детализируя этот концепт, чтобы соотнестись с революцией Мая 68го, Феликс Гваттари конечно не размышлял о «природных женщинах» (cis-female) с тестостероновой само-регуляцией. С другой стороны, он удерживал внимание к структурным модификациям, производимым микрополитическими изменениями вроде употребления наркотиков, динамики восприятия, сексуального поведения, изобретения новых языков. Это проблема становлений, проблема множественностей.

В таком контексте «молекулярная революция» может задать направление к политической гомеопатии гендера. Дело вовсе не в переходе от женщины к мужчине, от мужчины к женщине, а в инфицировании молекулярной основы производства сексуального различия с пониманием того, что эти два состояния жизни, мужское и женское, существуют лишь как «биополитические фикции», как соматические эффекты технического процесса нормализации. Ставится вопрос намеренного вторжения в этот процесс производства, чтобы покончить с активно действующими формами предопределенного гендера, для создания новой сексуальной и аффективной платформы, которая ни мужская ни женская в фармако-порнографическом смысле этих понятий, открывая возможность трансформации вида. Т - это лишь вход, молекулярная дверь, становление в движении между многообразиями.