Разумная Ингуманистичность /Rational
Inhumanism
Анти-гуманизм и эссенциалистский гуманизм
это две стороны одной монеты. Последний является инфляционным представлением
человеческого, определяемого как неизменная, неприкосновенная структура или
сущность (биологическая структура, неизменная природа, божественный дар и
т.п.), а первый - размыванием этой сущности (посредством естественных наук,
технологий или метафизического обесценивания статуса человека как лишь еще
одного объекта среди множества других). Вместе анти-гуманизм и эссенциалистский
гуманизм приводят к двум несовпадающим выводам из одного набора исходных
посылок. Дело не в том, что их ответ на проблему, с которой они пытаются совладать,
ошибочен, а скорее в том, что сама проблема к которой они подступают является
ложной, псевдо-проблемой.
Эссенциалистский гуманизм (ЭГ) и
анти-гуманизм (АГ) едва ли могут определяться своими подходами к проблеме что
есть человеческое, но скорее - своими нормативными утверждениями о том, чем
человеческое должно являться на основании раздутого или размытого представления
о человеческой сущности: если человеческое является тем-то и тем-то
(определяясь через рекурсию сущности или неизменной природы), то человек должен
совершать Х. ЭГ и АГ вместе паразитируют на рациональных правилах, чтобы
сделать выводы из своих посылок, одновременно отрицая значимость правил
мышления при определении человеческого. Даже формула ‘оставим без внимания’ бессознательно становится нормативным
рецептом особого рода.
Ингуманизм
определяет человеческое не через рекурсивное обращение к сущности, но
исключительно на основании своей способности войти в сферу разумного -
теоретического и практического познания - через которую человек может решать и
пересматривать то, чем он должен быть в ходе конструирования и ревизии самого
разума или правил, которые он задействует для мышления и преобразования себя.
Разум действует, но это особый род действия.
Из позиции ингуманизма человек
распознается через его (скорее) нормативные (нежели причинно-структурные)
инварианты. Эти инварианты есть способности человека определять и переопределять
себя, применяя теоретические и практические средства познания. В этом смысле
ингуманизм представляет собой изъятие нормативной сердцевины человеческого,
но локус этой нормативности одновременно не находится ни в природе
(иррациональный материализм), и не приписывается божественному (теология). Для
ингуманизма локус этой нормативности обнаруживается в способности человека
к разумной деятельности (rational agency) - т.е. концептуальной активности,
которая коренится в социально-лингвистических дискурсивных практиках и
посредством которых люди (как биологический вид) способны учреждать свои
собственные коллективно конструируемые правила (суждения) в отношении того, чем
они сами должны быть и что они должны делать (т.е. разумность понимается как мыслительная
активность). Соответственно, ингуманистичное с необходимостью должно пониматься
как амплификация мыслящего гуманизма. При высвобождении рационально-нормативной
сердцевины человеческого, ингуманистичное становится вектором, задающим для
человека конструирование и реконструирование себя с выходом за пределы всякой
содержательной сущности или конечной причины.
Если то, что нами распознаётся как
человеческое, является способностью к само-определению и само-ревизии (т.е.
мыслительная активность становится локусом теоретического и практического
разума), то чтобы нам поддерживать собственную умопостигаемость как людей, мы
должны осуществлять коллективный проект само-определения и само-переопределения
(иными словами - концепт человечества как такового). Без нормативного усвоения
последнего умопостигаемость и смысл человеческого коллапсирует, откатывается
назад как раз к таким ограниченным концепциям человечества, которые мы
стремимся упразднить или избежать. Для преодоления эссенциалистского гуманизма
мы не можем ни просто игнорировать то, что делает нас людьми, ни отменить
разумный статус человеческого, поддерживая анти-гуманистическую или
пост-гуманистическую позицию. Нам нужно наметить свой путь решения вопроса
"что значит быть человеком", и в ходе самого этого изыскания
реконструировать и переформатировать человеческое. Интеллект внутренне сопряжен
с интеллигибельностью. Расширение универсума умопостигаемого и развитие или
реинжиниринг интеллектуального поиска движутся рука об руку. Мыслящее ингуманистичное - адекватно понятое - является необходимым рецептом человеческой эмансипации,
проектом, совпадающим с высвобождением разума посредством расширения его
умопостигаемости или умопостигаемости в селларовском смысле (теоретической,
практической и аксиологической).
Когда мы приступаем к коллективному проекту
само-определения и само-ревизии (т.е. речь идет о проекте или системе взглядов,
обеспечивающих умопостигаемость человеческого как мыслительной
активности или акцентирующих значимость человеческого), мы оказываемся
перед двумя непосредственными следствиями из этого нашего предприятия:
5-1. Мы начинаем ревизию декларируемого
портрета человеческого, т.е. того, как мы воспринимаем или представляем сами
себя здесь и сейчас. Причастность к человечеству конструируется соответственно
разуму (согласно нашим собственным правилам нежели причинам или
закономерностям). В этом размыкании само-наложенных ограничений нет ни
мистицизма ни сверхъестественной составляющей. Фактически, лучшая модель того,
как следует думать о Духе или направляемом правилами мышлении, уже находится
под рукой - это компьютер, обладающий логической автономностью и
самонастраивающимися способностями, пусть даже его непосредственная
практическая автономия в лучшем случае относительна, а в худшем абсолютно
гетерономна (как в инспирированном Кантом примере Селларса с компьютером,
который загружается и выполняет операции в " ... этом Я или ОН или ОНО,
которое мыслит..."). Конечно, мы не можем слишком расширять эту аналогию,
но как раз потому что сама наша концепция вычислений пока слишком молода и
ограничена, и ведь в противном случае здесь нет ничего, что нельзя было бы
смоделировать в виде вычислительного процесса, включая даже человека как особый
род вычислительной иерархии (синтаксическая и семантическая сложность,
мысленное взаимодействие, эпистемический взлом реальности и т.п.). Но в той
степени как конструирование согласно правилам или рассуждениям (в этом как раз
состоит определение автономии) совпадает с освобождением человеческого
от ограничений природной сущности, конкретной причины или определенной
трансцендентальной структуры, посредством само-конструирования в соответствии
нашим собственным само-корректируемым правилам, мы производим ревизию портрета
человека. Но это конструирование в соответствии с нашими собственными правилами
не равнозначно слепоте к естественным и причинным ограничениям. Подобно всякому
конструированию оно требует от нас адекватно определить, понять а при
возможности модифицировать такие ограничения (это отсылает к изоморфизму у
Платона или глубокому соответствию между разумным и умопостигаемым). В том-то и
дело, что мы более не должны принимать причины или правила как нечто
предопределяющее то, какими мы должны быть и что мы должны делать. Становясь
автономными в смысле конструирования и ревизии самих себя, мы изживаем сам
образ человека, привычный нам столь долгое время. Дело здесь не в простом
само-открытии, но в реинжиниринге реальности себя и т.о. нашего фюсиса
(созидательность разума).
5-2. Мы освобождаем определение и смысл человеческого
от всякой содержательной сущности или неизменной природы. В этой связи
нормативное именование ‘Человек’ становится переходящей привилегией, правом,
которое может даваться или приобретаться безотносительно всякой привязки к
конкретной естественной или искусственной структуре, наследованию или
склонности, поскольку быть человеком это не просто право, которое может
получаться исключительно естественным образом при рождении согласно биологической родословной или
наследственности. Титул человека может присваиваться чему угодно, что может
быть откалибровано в сфере суждений, что удовлетворяет критериям разумного
действия (rational agency) или индивидуальности (а именно - разумной
компетенции и ответственности), будь это животное или машина. Тесное
переплетение проекта человеческого освобождения (понимаемого как дополнение
коллективной автономии) с рукотворными перспективами человеческого интеллекта
является логическим следствием ‘человека как права, которым наделяют’.
Также, как мы приобщаемся к свободам, овладевая этим правом, и когда мы
предоставляем такое право кому-то еще, мы обязаны признать его право делать то,
что он считает должным. Следует освободить то, что освобождает себя от вас,
поскольку всё иное является закреплением рабства. Породить то, что освобождает
себя от нас - это такой же этический императив, как и последствия поддержания и
расширения автономии нашего существования в качестве рациональных агентов. Это
и есть определение того что значит быть человеком.
___________________
В Работе ингуманистичного слишком
большой упор делается на концепции Роберта Брэндома (Robert Brandom)
нормативности и разума, коренящиеся в особых типах социальных практик. Проблема
в том, что идея социальности или социальных практик Брэндома иногда смешивает реальную социальность и социальность как формальное условие. Последствия такого
смешения вовсе не безобидны философски или политически. Целостное понятие
социальности должно рассматриваться с предельной осторожностью чтобы не
скатиться с неизбежностью к расхожему гуманизму. Во многих моментах Брэндом
упускает различие реальной социальности и социальности как формального условия
мышления. Первое следствие такого умолчания проявляется в сфере политики и
политического сознания. По причине такого смешения я решительно полагаю, что
Брэндом - либеральный квиетист. Разум ошибочно понимается как адекватное а не
просто необходимое орудие политической трансформации. Только из того, что мы
являемся обретающими разум и разумом наделяющими животными, не следует, что мы
понимаем, чем разум является или что разум есть достаточное средство для
политических изменений. Не следует удивляться, что рационализм Брэндома
совпадает с хабермасианской мыльной оперой о разумном обществе, где нам нужно
лишь еще больше рационального дискурса или коммуникации. Сказав так, я полагаю
что у Брэндома идея разума и мышления гораздо сложнее чем у Хабермаса, что ему
самому может и неведомо.
Мы с Питером Вольфендейлом сходимся в том,
что социальность разума должна быть исследована как формальное условие, и, по
существу, было бы правильнее моделировать на основе вычислительных процессов с
их динамикой или систем параллельной обработки информации (интеракционистская
вычислительная парадигма, науки о сложных системах, иерархизированные типы
вычислений и т.п.) ... Согласно тезису Вольфендейла, мы можем идти даже столь
далеко, чтобы представить искусственного агента, который располагает встроенной
моделью социальности как формальным - или, говоря точнее, вычислительным
- условием.
Еще один момент, вызывающий возражения: то,
что даже потом - когда мы построим модель человеческого в понятиях иерархий
особого рода вычислений - мы можем обнаружить себя на территории
консервативного гуманизма. Такого рода вычислительная модель человеческого
должна дополняться тем, что в книге Разум и Дух я называю
‘бескомпромиссной критикой трансцендентальных структур’ (например, того, как
наши структура памяти, естественный язык и репрезентация времени и пространства
в качестве условий возможности восприятия-познания-действия сдерживают процесс
освобождения и возвращают нас к систематической ошибке по имени "человек").
Полагаю, что в этом моменте нас с
Дэвидом Роденом можно считать соратниками и взаимодополняющими критиками
друг друга. Роден намечает перспективы выпущенного на волю пост-человека,
освобожденного, наконец, от своего субстрата homo sapience, а я
предлагаю подобие перечня необходимых ограничений на средства достижения таких
перспектив. Хотя в готовящейся к изданию книге я пытаюсь критиковать крайне
сложный взгляд Родена на пост-человеческое,
используя его собственные подходы, а не
рационалистскую критику - задействуя Байесовский анализ систематических
человеческих ошибок, вычислительную сложность и теорию динамических систем
- думаю, что при странном выворачивании
мой тезис о нечеловеческом проявляет
сходимость к его идее пост-человеческого,
но с некоторыми оговорками. Как советует Вольфендейл, рационалистический извод ингуманистичного - будучи адекватно понят
- является подлинной формой пост-гуманизма,
а также эксплицитным ответом на него и его критикой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий