Институции - хребет социальной реальности; они придают ей форму и стабильность. Таким образом, поскольку они есть часть инфрастуктуры общественной жизни, исследование обстоятельств их успеха или неудачи это вопрос действительного интереса для социальной философии. Институции не только в существенной части создают условия в которых проводят свою жизнь индивиды - скорее, как уже многократно говорилось, мы по факту сталкиваемся с ними буквально "с колыбели до могилы": от них нельзя уклониться. Но они также принадлежат к "социальным условиям индивидуальной само-реализации" (по выражению Акселя Хоннета). Если последовать за определением конкретного горизонта социальной философии у Хоннета, то можно особо выделить проблематику "хороших" институций или, в обратной оптике, специфику " институциональных патологий". В этой перспективе институции исходно теряются из виду в контексте проблемы стабильности политических систем. Их легитимность и их верное установление не единственный интересующий аспект. Возможны такие расклады при которых институции будут терпеть неудачу или инфицироваться, и это невозможно в полной мере прояснить задавая вопросы об их легитимности или их стабильности - хотя сами эти проблемы всегда важны. Конечно, для институции возможен провал по причине нестабильности; также возможна ситуация когда институция не достигает успеха из-за своей неправомерности или поддержки несправедливой общественной системы. Как бы то ни было, в перспективе социальной философии уделяется внимание институции как таковой. Имеется в виду, что ставится под вопрос - хороши они или плохи как институции и улучшают ли они жизнь индивидов, которые формируются этими институциями но также их и учреждают. Одновременно здесь присутствует идея, что институции не являются просто нейтральными посредниками наших целей или беспристрастными дистрибьюторами социальных благ и свобод. Если разговор о справедливом устроении общественных отношений затрагивает базовые институции общества, то осуществление принципов справедливости зависит от формы самих институций, т.е. от того, каковы эти институции как институции и что они делают как институции. Но если это важно, то мы не можем рассматривать такие институции просто в качестве черного ящика. Другими словами, не следует останавливаться на оценке воздействия институции, но напротив, нужно рассмотреть социо-онтологические основания того, чем в действительности является институция, как она работает и как она воздействует на вещи - и на основании этого можно перейти к вопросу: хороша она или плоха как институция.
В настоящем тексте я хочу представить некоторые предварительные замечания и пояснения в отношении философского понимания социальной институции и что может являться причиной её неудачи как институции, обращая фокус главным образом на два аспекта.
Во-первых, институции характеризуются тем фактом, что они "одновременно уже даны и при этом сделаны" - это задает логику дальнейших исследований. Они есть результаты человеческих действий, но во многих отношениях мы не можем полностью воспользоваться ими (они, если использовать нем. термин "unverfügbar"/недоступны).
Во-вторых, этот аспект институций связан с определенным способом их возможной поломки: институции могут деградировать или "разрушаться" вплоть до их "опустошения", омертвения или гибели.
В первой части обсудим чем в действительности является институция, начиная с повседневного использования этого весьма размытого концепта, а во второй пройдём по пути анализа того, как институции затрагивают вещи, что они могут делать и что они делают. Основываясь на ключевых элементах, которые составляют институцию и процесс институциализации, перейдем к обсуждению основного лейтмотива автономизации (замыкания в себе) и отмирания (как один из способов которым институции угасают или разрушаются) и применим мой анализ такой формы провала для определения условий позволяющих институциям быть успешными или полезными.
1. Что такое институция?
Университет это институция. Брак это институция. Собственность рассматривается как институция, но таково же и рабство. Театры и министерства, тюрьмы и больницы, Европейский Суд (European Court of Justice) и Премия Немецкой Киноакадемии, ООН и Мировой Банк - это институции.
Кроме того мы часто рассматриваем определенные устроения - в диапазоне от немецкой традиции приготовления рождественского печенья в детских садах до ежегодного Всемирного Социального форума - как "уже ставшие институцией". Даже если некоторые из этих примеров иллюстрируют метафорическое или вторичное использование термина, они всё же могут прояснить для нас что именно ставится на карту, когда мы рассматриваем концепт институции. Что все эти обыденные применения термина говорят нам о содержании концепта институции?
Утверждение что приготовление рождественского печенья в детском саду является "институцией", вероятно, базируется лишь на довольно свободной привязке к основному содержанию концепта. Также данное применение термина указывает на тот факт, что это - мероприятие, повторяемое каждый год и следующее относительно непротиворечивой процедуре, и которое более менее предсказуемо. Это превратилось в привычку для тех кто участвует. Называя это институцией также предполагаем, что участие ожидаемо. Имеют место взаимные ожидания конкретного поведения и определенного (предположительно не очень жесткого) нормативного давления.
Проблема обретает свою сложность когда мы почтительно говорим что Всемирный социальный форум преуспел в становлении институцией. Под этим мы подразумеваем, что точка сборки слабо связанных социальных движений превращается в структуру со стабильной организацией и деятельностью, которую до определенной степени можно планировать и предвидеть. Это также указывает на факт, что в процессе своего существования Всеминый социальный форум приобрел определенное влияние и действенность; это иллюстрируется, к примеру, тем фактом, что его представителей теперь приглашают для выступлений на официальных форумах Всемирного Банка. Этот последний штрих говорит о том, что для присвоения социальной сущности статуса институции предполагается нечто вроде общественного признания.
Мы называем брак институцией поскольку он пользуется общественным признанием и кроме того он кодифицирован правом и "условностями" относительно других типов неофициального сожительства. Это говорит нам что легитимация может быть еще одним аспектом институций. Не случайно в Германии принято называть брак легитимацией отношений. Даже сегодня публичные споры об однополых браках показывают что институция брака по-прежнему связана со множеством заявлений и официальных именований - и не важно насколько устаревшим это выглядит в прочих аспектах.
Однако, пример брака также сталкивает нас с другим вопросом: характерный момент, когда фактически институция и её "содержание" могут быть разлучены. Т.о. брак может иногда длиться дольше своего "живого" содержания - а именно, любви. Когда это случается люди иногда говорят: "Мы состоим в браке лишь по бумаге". (Юный Гегель называл этот феномен "позитивностью" и позже я вернусь к этому моменту, чтобы обсудить как его следует понимать).
Наконец, обратимся к некоторым сущностям которые определенно связаны с сердцевиной концепта институции: Европейский Суд, тюрьмы, школы или больницы. Если оставить в стороне тот факт что эти сущности публично общепризнаны и созданы для устойчивости и что функционирование этих институций также характеризуется (в идеале) регулярными, предсказуемыми стандартными процедурами - какие дополнительные элементы мы можем здесь увидеть? Во-первых, имеет место факт нашего взаимодействия со сложными внутренне структурированными сущностями, проявляющиеся через формализованные процедуры и внутреннее разделение труда, подразумевающее разделение на области конкретных функций и компетенций. Однако, другая характеристика, которая не проявляется явным образом в уже обсуждавшихся примерах, но становится особенно заметной когда мы рассматриваем эти сущности: элемент делегирования и, соответственно, заменяемости индивидов, соучаствующих в институции.
Всякий человек, занимающий определенную позицию в таких институциях должен действовать подобно любому другому на этой же позиции. Работа институции такого рода должна регулироваться чтобы действия индивидуального агента были заранее определены и предсказуемы. Это положение претворяется одновременно с тем, что именуется "сверх-личным" характером институции и может артикулироваться как "расщепление на человека и роль" или должностное лицо. В институциях действуют индивидуумы, но действуют они не как индивидуумы. На этом обстоятельстве отчасти лежит ответственность за то, что наблюдается как специфическая "ригидность" институций. По этой причине от представителя институции можно услышать - "Что касается меня лично, то я на вашей стороне; но как носитель институциональной ответственности я не смогу пойти вам навстречу".
Есть и другой момент связанный с заменимостью: институции могут давать обещания и они могут быть ответственны. Человек может быть "институционально ответственным" без фактического участия в рассматриваемых событиях, если он занимает определенную позицию в (иерархически структурированном) институциональном устроении. Именно поэтому глава департамента отвечает за ненадлежащие действия своих подчиненных, даже если он был в неведении. Это означает, что вопрос о том, можно ли возложить на кого-то ответственность за то, чего он не знал и не мог предвидеть, и связанный вопрос - обязан ли некто знать определенные вещи, т.е. два эти вопроса яростно обсуждавшиеся в моральной философии, всегда уже являются разрешенными для случая институций. Конкретная форма институциональной ответственности является частью специфики каждой институции. Обратным образом, знаком распада институции является ситуация когда такая ответственность более не может быть отнесена на её счет. Т.о. институция презентирует себя как нечто подобное человеку - сущность, способная на обещания, цели и действия.
Основные элементы концепта институции
Из этих предварительных соображений складывается набор характеристик, которые видимо должны принадлежать институциональному персонажу общественного бытия: закономерный характер институций и связанное с этим складывание обычаев и устойчивости; наличие взаимных поведенческих ожиданий и укрепляющее их нормативное давление; структурная внутренняя природа институций; функциональность этих структур, включающая дифференциацию ролей или статусного положения; и, наконец, их предсказуемость, сверх-личностный компонент, заменяемость и отчетливая структура институциональной ответственности как и элемент общественного воздействия и признания. Это ведет к следующему предварительному определению "институций":
Институции это привычные устроения, учреждаемые посредством социальных практик, состоящие из более или менее сложных систем устойчивых взаимных поведенческих ожиданий и характеризуемые общественным воздействием и признанием.
В зависимости от диапазона и внутреннего распределения ролей, задаваемого самой институцией или институциональными позициями, имеют место более и менее сложно устроенные институции, и в зависимости от того насколько сильны ожидания направленные на охватываемые ими социальные практики и те средства, которые они применяют, существуют институции которые сильнее и которые слабее. Институциям т.о. свойственна градуальность. Они есть сущности скроенные из социальных практик и норм или "структур социальной жизни", затвердевающих в определенных - институциональных - формах. Поэтому мы способны обнаруживать различия между многообразными степенями институциализации и в этом смысле между различными "агрегатными состояниями" социальных практик. Но что происходит когда - неинституциализированная - социальная практика трансформируется в институцию или институциональную практику? Что именно производится таким затвердеванием и каков отчетливый (нормативный) статус, присущий институции?
На ум сразу приходит ряд аспектов:
Первое: институциализированный характер институций. Институции создаются, они не развиваются без регулирования, естественным образом или спонтанно; напротив, они "настраиваются на работу" и проектируются. Можно сказать, что институции создаются или устанавливаются - т.е. институциализируются. Даже когда они происходят из нерегулируемых спонтанных действий, как в случае Всемирного Социального форума, имеет место учреждающий момент. Тот факт что институция может упраздняться так же как и создаваться, указывает на этот аспект учреждения. В противоположность этому социальные обычаи и условности или формы жизни изменяются, но они крайне редко отменяются (и еще реже успешным образом).
Второе: вероятно, вторым отличием от иных социальных практик является их кодифицируемый характер. Парадигматическим примером здесь может быть правовая кодификация - есть причина тому, что заявил такой основополагающий специалист в правовой теории институций как Морис Ориу (Maurice Hauriou): "Институции рождаются, живут и умирают юридически". Но такое понимание является слишком узким если мы одновременно хотим признать в качестве институций такие устроения, которые опираются на менее официальные типы кодификации, но оказываются при этом более сплачивающими и эксплицитными чем другие, хотя часто представляют собой неявно регулируемые структуры практической жизни. Также правовая кодификация и ассоциируемое с ней санкционирование девиантных поведенческих паттернов очень стимулирует наше повседневное понимание того, что характеризует институциональное свойство структур или общественных практик, и дело здесь в том, что они производят нечто основополагающее для всех институциональных действий особо ощутимым и очевидным образом. А именно - правовая кодификация определенных актов является специфическим типом того, что Джон Сёрл называл приписыванием статусных функций (ascription of status functions) и что он рассматривал в качестве исходного элемента "конституирования социальной реальности".
Логическая структура институционального факта, соответствующая вызвавшему дискуссии подходу Сёрла, состоит в приписывании статусных функций в форме Х полагается как Y в С. Такое приписывание может звучать так: "Этот печатный лист бумаги считается деньгами в Европе". Такой и только такой тип приписывания устанавливает статус институциональной сущности - в нашем примере статус денег. Всякая институция (в том смысле который я пытаюсь ухватить) является сложным образованием связанных с ней таких приписываний статуса, силы и ожиданий. Эта кодификация не должна быть правовой системой, но она должна каким-то образом коллективно признаваться.
Эти наблюдения уже указывают на особенную успешность институций и это приводит нас ко второй части рассуждения.
2. Что делают институции?
Что совершают институции? Которые из их характерных черт проясняют тот факт, что они представляются очень существенными для материи социального мира? Имеют место два особых фактора, которые кажутся принципиальными в этом отношении.
Первое: Институции могут постулировать смыслы. Они обладают силой определения. Они "говорят что именно имеет место и что важно". Только в рамках институционально учрежденной реальности мы можем сказать: "Это брак", "Это лекция", "Это следственный комитет". Только затем мы рассматриваем нечто как брак, как лекцию или как следственный комитет и ведем себя соответственно. Посредством таких приписываний статуса мы создаём нечто, чего не было прежде или не было без этих приписываний, но что является столь же властным как "реальная реальность", противостоящая нам как независимая от наблюдателя. Институции творят "ткань" нашего социального мира и она тем прочнее соткана, чем явственнее их присутствие.
При этом институции ткут не только сложную сеть социального, но творят её как нормативно регулируемую и этически плотно-связанную сеть. Институции включают критерии принадлежности к ним, а также особые критерии надлежащего удовлетворения требований. Эти две группы критериев неразделимы. Для институций характерно, что их можно критиковать с замечаниями наподобие: "Вы более не можете называть это браком" или "И это считается лекцией?" Это означает, что мы можем судить их соответственно определенным ожиданиям, уже в них включенным - и это приводит к философски сложной ситуации, когда (как объяснил Сёрл) в этом особом случае можно вывести должное из сущего.
Второе: Институции стабилизируют социальный мир. По крайней мере согласно известной интерпретации проблемы институций, такие характеристики институций как постоянство и привычность вносят вклад в стабильность социального мира. Как бы то ни было, и установление отчетности и сверх-личный аспект, указанный ранее, также могут производить стабильность. Когда я имею дело с институцией, я знаю с кем я имею дело и также я знаю без дальнейших раздумий что я должен делать.
То что институции т.о. обладают "разгружающей функцией", вероятно, является наиболее известной и важной мыслью в теории институций Арнольда Гелена (Arnold Gehlen). Гелен усматривал для существования институций антропологически "глубокое" основание: он утверждал, что конститутивная человеческая нехватка инстинктов подталкивает к такого рода разгрузке. Однако, следствия из этой идеи облегчения бремени проблематичны. Едва ли не дьявольское высказывание Гелена о "пожирании" власти институцией, как нашей "погибели", к которой мы тем не менее склоняемся, заставляется обратить взгляд в прошлое но при этом сбивает с толку. Похоже, он выступает за безоговорочную капитуляцию перед властью учреждения. Важнее то, что позиция Гелена очень понятна, но у неё могут быть альтернативы.
В чем же, согласно Гелену, в действительности состоит освобождающая от бремени функция институции? Её целевое, заглавное свойство устанавливает программу действий индивида (по аналогии с инстинктом) и этим делает ненужным "субъектное усилие", рефлексию, направленную на собственное действие. Философ права и морали Йосеф Раз даёт гораздо более сдержанное описание проблемы: институции это системы "исключающих оснований". Эти "исключающие основания" являются причинами второго порядка, которые аффицируют другие основания тем, что не позволяют им стать активными. Йосеф Раз указывает, что иногда не рационально рассматривать всякое возможное основание для действия. Даже малейшая структура обычая может быть рациональной если смотреть со стороны сберегаемого времени и усилий. Т.о. не прислушиваться к достаточному основанию, которое вам в действительности известно, может быть вполне рациональной линией поведения. Уместный здесь пример Раза состоит в воздержании от оснований, конфликтующих с собственным следованием порядку, в угоду исключающему основанию, которое представляет собой согласие с военно-командной иерархией, и это погружает нас в (обоюдоострую) логику институции.
Институции также приостанавливают рефлексию таким манером, который сам имеет основания, и т.о. они ограничивают пространство практических сомнений. Институции также всегда утверждают рациональность, которая вытесняет конкретные случаи в угоду - конечно, институциализированных - процедур. Дело здесь в открытии ограничивающих возможностей, обеспечения возможности действий с ограничением при этом свободы действия.
Однако не только отсутствие пафоса и замена "мелких" практических соображений антропологическим основанием отличает описание подхода, следующего Разу, от Гелена. Другое различие состоит в том, что мы находимся в пространстве оснований, когда соглашаемся с основаниями "исключающими", а вовсе не принуждаемся к разрешению дихотомии между рефлексией и институциональными основаниями. Мы сталкиваемся не с простым подвешиванием оснований, но скорее с определенным типом иерархизации пространства оснований. Однако здесь возникает ряд следствий для оценки и оцениваемости институций, что в свою очередь является первым шагом к позитивному анализу институций, означающему такое понимание институций, когда они воспринимаются не только как сила "ограничивающая" стремления индивидов, но также и как предварительное условие осознания и воплощения желаний основанных на разуме.
Здесь мы приходим к третьей части замечаний и к вопросу о том что характеризует полезную институцию и, напротив, что может привести к её неудаче.
3. Хорошие и плохие институции
Здесь следует напомнить, что вопрос о хороших и плохих институциях не принимает во внимание их результаты или удовлетворенность ими. Конечно, рабство это плохая институция, но быть может оно не является плохим в качестве институции. (Или во всяком случае это не тот показатель который здесь следует обсуждать). Меня заботит зримый институциональный успех или неудача в отношении особого качества институций как социальной структуры.
Но как сущность может быть хорошей или плохой, успешной или неудачной в качестве институции? Разве не верно, что институции могут только быть или не быть? Теория институций Гелена не оставляет много пространства для качественного рассмотрения при оценке институции, располагаемой между фактом устойчивости и фактом неустойчивости; и в перспективе, задаваемой Сёрлом, также постулируется что институции либо имеют место (т.е. являются действующими) либо не имеют: либо приписывания статуса имеют эффект либо не имеют, или, во всяком случае, уже не имеют.
Уже упоминался способ определения недостатков институций: гегелевский критерий "позитивности" или опустошения и отмирания институций, который контрастирует с несколько неопределенной картиной "живой" институции или энергичной идентификации с институцией. На феноменологическом уровне характеризация Гегеля точно описывает определенные сущности и трудно отрицать, что они существуют и создают некоторые проблемы. Я уже упоминала брак который существует лишь на бумаге, а в сфере демократического соучастия имеют место институции, которые устойчивы (и легитимны) но странным образом представляются пустыми - и это повсеместно. (Для молодого Гегеля Христианство было парадигматическим примером институции которая всё еще имеет место или действительна, но при этом находится в опасности утраты своего живого смысла и живой поддержки участвующих).
Но что означает эта интуитивно правдоподобная мысль? Как нам следует понимать утверждение о возможности того, что "жизнь покинула институцию" - идея, которая у Гегеля должна пониматься не в контексте философии жизни, а скорее как равносильная отсутствию рациональности?
Если мы хотим сфокусироваться на существовании в рамках институций, а не на идее возвращения (затвердевшей) институции к более текучей чистой практике, нам потребуется глубже исследовать расщепление человека и его роли, вписанной в институции. В конце концов, то что человеческие действия "объективируются" в институциях - это факт, и возможности растущей автономизации с одной стороны являются ключевым показателем продуктивного и позитивного эффекта институций. Но с другой стороны, они являются источником уже упомянутых проблем деградации, опустошения и эрозии. Это означает что мы должны видеть различие между объективацией вообще и (плохой) позитивностью. Чтобы это осуществить следует в первую очередь внимательно рассмотреть момент "автономизации".
Автономизация как Парадокс Институций
Некоторые авторы описывали этот момент автономизации в контексте институций. Томас Фергюсон лаконично выразил это в своём "Эссе об истории гражданского общества":
"Нации спотыкаются об учреждения, которые на самом деле есть результат человеческого действия, а не осуществление какого-то проекта, намеченного человеком". Петер Бергер и Томас Лукман в работе "Социальное конструирование реальности: Трактат о социологии знания" (которая... имеет много общего с подходом Сёрла и является отправной работой по социальной феноменологии) выстраивают всю свою аналитику "институциализации" вокруг объективного/объективирующего характера институций или того факта, что даже хотя институции созданы и воспроизводятся человеческими существами, они неизбежно приобретают "не-человеческую фактичность". Бергер и Лукман называют этот процесс объективации "парадоксом - человек способен производить мир, который затем переживается как нечто иное нежели человеческий продукт" или даже как "сотворение реальности, отвергающей его (человека)".
И действительно, в том что пишут Бергер с Лукманом, а также Фергюсон, мы обнаруживаем парадокс. Если мои собственные действия приобретают властность которой я не могу противостоять, которая т.о. уже не представляется как моя сила, т.е. сила источником которой являюсь "я сам", то я устраняюсь как автор своих собственных действий, хотя и являюсь тем, кто действует. И когда Фергюсон описывает институции как результат человеческого действия, а не как исполнение некоего человеческого проекта, он вероятно не просто полагает, что мы имеем дело с действиями без намерения. Он утверждает что человек следует интенции или проекту, но в ходе этого процесса сами действия обретают определенную независимость т.о., что результат действий индивида более не может пониматься как реализация тех интенций, которым он исходно следовал.
Конечно, это вовсе не парадокс. Эту проблему можно разрешить следующим образом используя язык Сёрла: если институции базируются на коллективно признаваемом приписывании функций статуса, то они являются "рукотворными" или искусственными поскольку лишь человеческие существа или коллективы способны устраивать такие приписывания статуса более или менее эксплицитным взаимным соглашением. Этот статус - действующий, к примеру, как деньги - не содержится в самих вещах. Одновременно институциональные факты, которые мы т.о. производим, нам самим неподвластны и не вполне доступны. Сёрл вводит различение, которое помогло бы нам это понять: институции онтологически субъектны (т.е они не просто есть как горы, но весьма зависимы от этих приписываний), но в это же время они эпистемологически объектны (или не зависимы от нашего к ним отношения). Мы, человеческие существа, ответственны за институциональный статус социальных сущностей вокруг нас - они зависимы от нас, но не в том смысле, что индивид может просто отвергнуть их валидность. Очевидный парадокс приводит к категориальному различию между онтологической и эпистемологической перспективами. Т.о. институции не то чтобы и субъектны и объектны, будучи даны и созданы в одной и той же связке, но как раз имеет место двойственность, требующая различения.
Поэтому, если нужно задать вопрос - как возможны описанные выше моменты автономизации, то можно дать ответ: благодаря тому факту, что посредством (коллективного) действия было создано нечто эпистемологически объектное, и оно обрело независимое существование, даже в противостоянии человеку, который дал этому жизнь.
Утаивание собственной искусственности как институциональная патология
Здесь возникает вопрос - почему нужно говорить о проблематичности институций (в смысле первопричины непригодности). Причиной тому - факт, что институциональная объектность возникает по сути беспроблемно. Проблемы возникают лишь когда эпистемологически объектная сущность представляет себя также как онтологически объектную. (Это тот случай когда нечто вроде денег выглядит столь же недоступным как гора. Не имея возможности опереться на различение Сёрла Маркс описал в точности такую же путаницу, когда говорил о фетишистском характере и овеществлении применительно к товару).
Таким образом, измерение автономизации по сути является конститутивным и продуктивным для социального мира. Однако, тот род автономизации при котором субъектная онтология этой эпистемологически объектной сущности отвергается, утаивается и отрицается, глубоко проблематичен. Другими словами: институции вроде денег, образовательные институции и правовая система (и, может, даже брак?) должны пережить мои или наши скоротечные склонности. Если бы мы могли по своему усмотрению решать являются ли какие-то отпечатанные кусочки бумаги фактическими деньгами, то институция денег не смогла бы существовать. Но с другой стороны должно быть ясно, что как раз в пределах нашей коллективной власти - переопределять, изменять или даже отменять институции, созданные нашими предками. Так мы приходим к первому - многоаспектному - пункту обсуждения при оценке качества институции: хорошая институция не может быть учреждена так, чтобы скрывался факт её рукотворности, т.е. тот факт что она является результатом человеческой практики, что она была коллективно учреждена и признана.
Т.о. мы возвращаемся к вопросу витальности институций: от того факта что институции могут быть наполнены "жизнью" или в ином случае лишены её, переходим к факту, что этот практический момент может стать либо актуально важным либо бездейственным и тогда его можно подвесить или отбросить. Рассмотрение ряда возможных способов сокрытия этого практического момента и различных последствий этого, может привести нас к ряду соображений, имеющих отношение к оценке институций. Т.о. сокрытие практического момента ведет нас не только к ничтожению институции в смысле продления её сроков за пределы реального функционирования или обладания смыслом, но также, и совершенно иначе, к динамической форме институциональной автономизации, вплоть до потери людьми контроля над созданной ими институцией.
Если далее рассматривать проблему деградации, мы также наконец возвратимся к (вновь гегельянскому) предположению (или инсайту) что институции не только "освобождают от бремени", но также дают силы и возможности в гораздо более широком смысле, согласно которому институции выступают предпосылкой осуществления человеческой свободы. Это означает что хорошей является та институция, в которой индивиды реализуют свои интересы и с которой могут себя идентифицировать. Институция лишенная жизни сохраняется как внешнее принуждение. Такая сущность характеризуется ригидностью, и в качестве иллюстрации можно привести тот факт, что вещи, которые выходят из подчинения или не следуют институциональным процедурам, уже не могут удерживаться в поле зрения институции. Другое дело, что момент рефлексии не должен просто упускаться из виду. О пользе понятий, введенных при обсуждении подхода Раза: длительное и слишком существенное расхождение между основаниями первого и второго порядка, но также и утрата оснований для самих исключающих оснований являются признаками того, что институциональная рациональность становится иррациональной.
Обобщая сказанное выходим к факту, укорененному в структуре самой институции: институция хорошая в том смысле, который мы пытаемся исследовать, т.е. витальная институция, не состоит в слепом согласии с правилами и процедурами, а вернее сказать, находится в процессе надлежащей реактуализации, и можно принять во внимание то обстоятельство, что институция никогда не занимается простым воспроизводством себя, а скорее постоянно нуждается в новой и адекватной интерпретации и реактуализируемом подтверждении - в этом состоит свойство институционального самосохранения. С учетом постоянно меняющихся обстоятельств это также означает, что (хорошая) институция выделяется способностью к обучению и трансформации - невзирая на свою устойчивость. Важно чтобы индивиды были способны осознать себя как авторы именно этого типа институции - хотя проблема авторства никогда не будет простой.
Заключение
Кратко отметим здесь два следствия из проведенного обсуждения.
С самого начала я полагала что может иметь место связь между феноменом институциональной деградации и проблемой нелегитимности. Конечно, немалое число подходов в политической философии определяют легитимность через наличие у индивида "позиции автора" по отношению к институциям, которые его касаются. Однако, (как это вижу я) опознаваемость и осуществление этого авторства также оказываются критерием жизнеспособности институции. Это означает не только то, что часто рука об руку идут нелегитимность и размывание или истощение институции, но здесь также может иметь место системная связка. Конечно, не все исчерпавшие себя институции нелегитимны и (к несчастью) не все нелегитимные институции лишены сил. Тем не менее, можно отметить два момента - выражаясь языком Хабермаса - когда кризис мотивации и кризис легитимности переплетаются. Это подсказывает причину проблематичности образа институций, требующего внимания политической философии даже в узком смысле - только если мы не относимся к институциям как нейтральным посредникам, распределяющим блага и свободы, а, напротив, начинаем оценивать их качество, тогда (институциональные) условия справедливого устроения базовых институций общества попадают в фокус.
Ну а второй вывод являет себя сам: исследование фигуры институций ведет нас к проблеме, которая затрагивает социально-теоретические основания проекта Критической Теории, и это также касается ранней интуиции Акселя Хоннета. Анализ социальных патологий из перспективы концепта институции уже не будет нуждаться в выделении определенных сфер нашего общества - например, экономики - как "систем", в противоположность жизненному миру. Напротив, такой диагностический подход будет сталкиваться со сплошным массивом более или менее затвердевших и более или менее полезных институций и он позволил бы отдать должное упорству и автономности справедливого устроения сложных институциональных процедур без покидания пределов теоретического обоснования. "Колонизация жизненного мира" "системой", находящаяся в центре хабермасовского диагноза патологий, была бы тогда заменена теоремой о "патологии институций" и этим открылось бы широкое поле возможных социально-философских исследований.
на немецком опубликовано:
"Was ist eine (gute) Institution?", in: Sozialphilosophie und Kritik, Rainer Forst, Martin Hartmann, Rahel Jaeggi und Martin Saar (Hrsg.), Frankfurt a.M. 2009
Комментариев нет:
Отправить комментарий