Глупость суверена и аутоиммунность

Geoffrey Bennington 2009. Sovereign Stupidity and Autoimmunity. (In Derrida and the Time of the Political)

… правительство (как исполнительная власть) является по существу узурпирующей по отношению к суверенитету (который выступает по существу как власть законодательная, и только в таком качестве). Исполнительная власть - уже узурпация власти законодательной. Руссо 

Эта изначальная узурпация возможна лишь поскольку суверенитет с самого начала есть нечто меньшее действующего суверена каким он хотел бы быть по определению, он одновременно испытывает желание или нехватку именно потому, что нуждается в исполнительной власти, и в первую очередь чтобы дополнить себя и защитить себя как суверена. Суверен, остающийся сам собой, чистый суверен, в своей определенной самодостаточности, цельности, неотчуждаемости – это совершенство, … он вовсе не будет сувереном, пока его воля не обнаружит возможности исполнения, и ничего поэтому не осуществит и будет ничем, во всяком случае, не сувереном. "Правильный" или простой суверен не будет сувереном.

Отсюда возникает вопрос ауто-иммунитета: сама попытка, которую суверен совершает по установлению себя как само-тождественного и т.о. делает себя защищенным от других, влечет открытие себя для узурпации и возможного уничтожения.

Что бы правительство ни учреждало, это всегда будет (при необходимости легитимации) иметь свои корни в радикально «демократическом» моменте. Так что, хотя Руссо в действительности не думает что демократическое правительство осуществимо, демократия присутствует с самого начала политики, именно с того фактического момента, когда политическое появляется из природного и, действуя таким образом, начинает своё неизбежное движение назад к природному.

Демократия, т.о. есть что-то вроде нулевой степени политики на самой границе природы, естественное-состояние-политики, природа, продолжающая преследовать политику, даже если политика полагается возникающей из природы.

Такая конфигурация со всеми важными различиями, которые можно выявить между Руссо, Гоббсом и Спинозой, кажется должна как минимум удвоить демократию. С одной стороны возникает эта исходная позиция, как род первоначального (квази-природного) состояния Государства. По Гоббсу иные формы могут осуществляться лишь на основе этой первоначальной демократии; по Спинозе демократия эксплицитно является наиболее естественной формой; у Руссо, как мы видели, это есть как бы очевидная форма правления, которая может быть принята Сувереном, или как минимум единственный легитимный способ, которым любые формы правления могут быть учреждены. С другой стороны, как это происходит после того первично-демократического момента, демократия оказывается лишь одной из форм правления или режима среди прочих. Я хочу показать, что все формы правления продолжают преследоваться призраком этого первичного опыта, который является конститутивным для самого суверенитета, и что важно, проявлением естества. Кажется, наиболее прозрачно сказано у Спинозы, что демократия имеет соответствующее природное качество, и такое качество содержит в себе нечто не вполне рациональное или отличное от неё.  

Я хочу предположить, что этот перво-демократический момент говорит нечто важное о политическом как таковом, поскольку предполагает множественность или разнообразие, которое всегда будет работать против единичных стремлений к суверенности, но он также указывает на проблематичность этого отчасти фантастичного качества, маркируя всякую частную эмпирическую конкретизацию демократии как нечто меньшее, чем идеал, или сущностно желанное. Мы всегда неудовлетворенны нашей демократией, которая кажется по определению никогда не демократична вполне. … это качество быть желанным есть также лучший (и только) шанс демократии.

Демократия – предельный случай правительства.

… любопытные последствия такого позиционирования демократии, вследствие чего кажется, что она должна быть лучшей (наиболее суверенной) формой суверенитета … но постоянно выглядит как самая низкая форма суверенности. Демократия была бы лучшей формой - говорит Руссо, и об этом напоминает Деррида - для «людей, принадлежащих богам», иными словами – для людей без политики, для неполитического полиса. Демократия фантастична как раз потому, что является формой, которую бы приняла политика, если бы была неполитической. «Политика политики», однако, означает, что политика политична, и потому на демократию ложится тень  невозможности. 

… демократия  является и остаётся политической лишь поскольку она никогда не является собой, а демос, спасибо богам, отчасти вопреки себе, никогда не станет народом богов.

Это несовпадение-с-собой всякого суверенитета и всякого демоса позволяет Дерриде открыть измерение грядущего (à-venir), которое последовательно маркирует его мышление о демократии, открытости непредсказуемому событию, иному, предстоящему, «мессианическому» раскрыву, через который, а-приорно, Мессия никогда не явится. И именно это измерение позволяет ему, в последних работах, столкнуть необусловленное с сувереном. Но необусловленное не столько противостоит суверенности, сколько работает уже у неё внутри в качестве постоянной мотивации её амбиций, и как закон её разрушения или рассеяния. Действительно,  эта открытость есть ни что иное, как возможность самого «исключения», определяющего саму суверенность в знаменитой формуле Шмитта …

... суверен не может быть сувереном если он не подразумевает этот раскрыв, эту открытость, которую он, кажется, вынужден стремиться закрыть (и которую он, следовательно содержит в себе).