Цифровой рой

«IN THE SWARM» - еще один фрагмент из книги

Бьюн-Чул Хан Кишащий Рой: Цифровые перспективы

В работе «Толпа: исследование народной психологии» (1895) Густав Лебон определял современность как «эпоху толп». Он видел в этом момент критического поворота, когда человеческое мышление принципиально меняется. Это был «период перехода и анархии». Приобретая форму, общество будущего должно было считаться с новой силой – силой масс. Лаконичное наблюдение Лебона: «Век в который мы собираемся вступить, станет воистину ЭПОХОЙ ТОЛП».

Лебон считал, что общепринятые структуры власти разваливаются. Теперь доминирует «голос масс». Массы, по его наблюдению, учредили «синдикаты, перед которыми органы власти капитулируют один за другим; они также создают профсоюзы, которые вопреки всем экономическим законам намерены регулировать условия труда и зарплату». Представители в парламенте являются лишь их марионетками. Для Лебона феномен толпы выражает новый баланс сил. «Священное право масс - предрекает он – состоит в том, чтобы заменить собой божественное право королей». Восхождение масс вызывает кризис суверенитета и возвещает культурный упадок. Это означает «радикальный слом … цивилизации», поскольку «цивилизация предполагает … условия, осуществить которые толпа, предоставленная самой себе, неизменно оказывается неспособной». 

Нет сомнений, что сегодня мы вновь сталкиваемся с кризисом – периодом критических перемен, которые вызвал другой тектонический сдвиг – цифровая революция. И опять, структура, заключающая в себе «многих», подрывает устоявшееся равновесие власти и государства. Новая масса – это цифровой рой. Его черты разительно отличают от толпы – классической формы, которая продумывалась много раз.

Цифровой рой не учреждает массу, поскольку в нем не обитают ни дух ни душа. Душа собирает и соединяет. Цифровой рой, напротив, заключает в себе изолированных индивидов. Масса же структурируется на иных траекториях: её свойства невозможно проследить в индивидах. Но теперь индивиды сплавляются в новое единство, его члены уже не имеют собственного профилирования. Для возникновения толпы недостаточно случайного скопления человеческих существ. Требуется душа, общий дух, чтобы соединить людей в толпу. Цифровой рой не имеет массового духа или души. Индивиды, соединяющиеся в рой, не создают общего мы. Здесь нет превалирующего согласия – ведь именно оно сплачивает толпу как активного субъекта. Рой не имеет голоса. «Срач» (shitstorm) равным образом не имеет голоса. Соответственно, он воспринимается как шум.

Маклюэн полагал, что Homo electronicus станет человеком массы:

«Человек массы» - это электронный оккупант планеты, одновременно встроенный во всех людей, он словно зритель всемирного матча на стадионе. Примерно как отдельный человек на стадионе является никем, так и электронный гражданин является человеком, у которого собственная идентичность физически стерта сверх-вовлеченностью.

Но сегодняшний Homo digitalis вовсе не «никто». Он поддерживает свою частную идентичность, даже когда является элементом роя. Хотя он выражает себя анонимно, как правило,  у него имеется profile – и он непрестанно занят его оптимизацией. Вместо того чтобы быть «никем», он упорно старается быть кем-то, выставляющим себя и состязательно претендующим на внимание. Однако, опосредуя себя массой, никто не требует внимания к себе. Его личная идентичность угасает. Он растворяется в массу. Но в этом есть и удача: в конце концов, если даже он никто, то он не может быть анонимом. При этом Homo digitalis часто выходит на сцену анонимно. Он не никто, но кто-то – кто-то анонимный.

Еще важно, что мир Homo digitalis обнаруживает совершенно иную топологию. Такие пространства как спортивные арены и амфитеатры – т.е. места скопления масс – чужды этому миру. Цифровые обитатели Сети не собираются вместе. У них отсутствует внутреннее сборки, которое бы могло сказать мы. Они формируют сборку без единения  – толпу без внутреннего, без души или духа. Кроме всего прочего, они – изолированные, распыленные «хикикомори», сидящие в одиночестве перед экраном. Электронные медиа, как например, радио, соединяют человеческих существ. Цифровые медиа, наоборот, изолируют их.

Иногда цифровые индивиды собираются вместе – например, в виде «умной толпы» (смарт-моб). Однако, их коллективные паттерны движения подобны роению, характерному для животных – они мимолетны и нестабильны. Их отличительная черта – непостоянство. К тому же эти группирования обычно кажутся карнавальными -  спонтанно-игровыми и необязывающими. Именно в этом различие между цифровым роем и классической толпой, которая не столь изменчива и обладает волей. Организованный труд не является материей мимолетных паттернов; он состоит из устойчивых структур. Обладая духом единства, спаянным идеологией, он марширует в одном направлении. На основе воли и решимости он проявляет способность к коллективному действию и с готовностью принимает устойчивые отношения доминирования. Решительная толпа своим совместным действием  производит власть. Масса и есть власть. Напротив, цифровым роям не ведома решительность. Они не сливаются в марше. Их быстротечное естество  не предполагает производства политической энергии. Равным образом сетевой «срач» не способен поставить под вопрос господствующие отношения власти. Наоборот, они нападают на отдельных людей, которых разоблачают или делают объектом скандала.

Согласно Майклу Хардту и Антонио Негри глобализация создала две противоборствующие силы. С одной стороны она выстроила децентрированный, детериторизованный, капиталистический порядок доминирования – «империю». С другой – произвела «множество», совокупность сингулярностей, коммуницирующих друг с другом посредством сетей и действующих коллективно. Множество противостоит империи изнутри.

Хардт и Негри базируют свою теорию на исторически устаревших категориях, таких как класс и классовая борьба. Следовательно, они определяют множество как обладание способностью общественного действия: «Исходный посыл состоит в том, чтобы понимать множество как совокупность всех кто трудится под властью капитала и потому является в потенциале классом тех, кто отвергает власть капитала». Таким образом они интерпретируют власть, осуществляемую империей, как насилие эксплуатации иного рода (allo-exploitation):

Множество есть реальная производительная сила нашего социального мира, тогда как Империя есть лишь простой аппарат захвата, живущий за счет витальности множества – как сказал бы Маркс, в состоянии вампира на теле накопленного омертвленного труда, который сохраняется, лишь высасывая живую кровь.

Есть смысл говорить о классе только когда существует множественность классов. Однако, «множество» обозначает единственный класс. Все, кто соучаствуют в капиталистической системе, принадлежат ему. Фактически, «империя» не отсылает к правящему классу, который бы эксплуатировал «множество»: теперь каждый полагает себя свободным, даже если убивает себя тяжким трудом. Состоявшийся сегодняшний субъект это одновременно и преступник и жертва. Негри и Хард не различают этой логики само-эксплуатации, которая гораздо эффективней эксплуатации иного рода. Никто не правит империей. Это есть сама капиталистическая система, которая захватывает каждого. Сегодня эксплуатация возможна вообще без всякого доминирования.

Те, кто подчинен неолиберальной экономии, не составляют такого мы, которое способно на коллективное действие. Нарастающая эго-изация и атомизация общества приводят к сокращению пространства для коллективного действия. По существу блокируется формирование контр-силы, которая была бы способна поставить под вопрос капиталистический порядок. Социальное (socius) не ведет к индивидуальному (solus). Современное общество формируется не столько множеством как одиночеством. Всё поглощается коллапсом коллективного и общественного. Солидарность исчезает. Приватизация достигает глубин души. Эрозия общественного делает всякое коллективное усилие всё менее вероятным. Хард и Негри не сумели разглядеть такую общественную динамику. Они, наоборот, заклинают приход коммунистической революции посредством множества. И завершают свою книгу романтическим апофеозом коммунизма:

В ситуации пост-современности мы снова оказываемся в ситуации [Св.Франциска Ассизского], выдвигая против убожества власти радость бытия. Вот та революция, которую не сможет остановить никакая власть, поскольку био-власть и коммунизм, кооперация и революция объединяются – в любви, простоте и невинности. Это и есть безудержная радость быть коммунистом.