Фрагменты из интервью 25.07.2017
.... ...
Наиболее важной вехой в моей философской жизни была встреча с
Жаком Деррида в 1986.
Непросто рассказать обо всём чему я у него научилась. Вот лишь
несколько вещей: дерзость, понимание почему я ненавижу институцию, строгость,
де-центрация моей «французскости», открытие американской интеллектуальной
жизни, поступление в College International de Philosophie, плодотворное общение, конференции, книги, которые
оказались и продолжают быть чрезвычайно полезными и сингулярными. Он стал моим
наставником, тезисы своей работы Будущее Гегеля я писала под его
руководством. ... Никто не вызывал такого
моего восхищения.
Вопрос: Ваши первые работы были посвящены мысли Гегеля и её влиянию
на современную философию, особенно в
части отношений с нейро-наукой. Отсюда возникла ваша концепция пластичности.
Каковы возможности этого концепта в контексте современной онтологии и политики,
какие подходы она открывает к
классическим проблемам взаимосвязи между формой и материей, сущностью и
существованием, бытием и сущим?
Ответ: Гегель был первым мыслителем, который придал пластичности
важность философского концепта. До него Гёте отчеканил сам термин, но
использовал его только в эстетическом (применительно к скульптуре) или
педагогическом смысле (становление ребенка через образование и обычаи). У
Гегеля пластичность стала, во-первых, модусом существования субъекта в
отношении к темпоральности; во-вторых, модусом существования самой реальности,
образующей систему. Если синтетически посмотреть на эти две стороны, то мы
обнаружим, что пластичность означает работу времени, охватывающая систему,
способ, которым система может трансформировать себя изнутри не рассыпаясь. Это
– имманентная трансформируемость замкнутой тотальности. Было удивительным обнаружить, что подобное
качество свойственно нейро-пластичности!
Гегель предвидел такой способ организации, который состоит в
функционировании системы на основе взаимосвязанных сетей, непрерывно
модифицирующих интенсивность, размеры и сложность сетей, избегая разрушения.
Получив PhD я стала много читать о мозге и
пришла к уверенности насчет наличия параллелей между философской и
нейрологической пластичностью. Отношения между пластичностью и политикой стали
очевидны, когда я обнаружила, что нейро-модели становятся превалирующими в
литературе по менеджменту. В центре такой модели находится концепт гибкости.
Изучение различий между гибкостью и пластичностью
привели к разработке концепта сопротивления, пришедшего из физики материалов.
Быть пластичным не означает способности изгибаться во всех направлениях и
допускать всё что угодно. Есть пороги сопротивления. Всё это я рассматривала в
книге Что нам следует делать со своим
мозгом?
Поскольку на передний план вышел онтологический смысл
пластичности, я продолжала исследования по трем направлениям: изменчивость
сущего – в книге посвященной Хайдеггеру (книга Изменение Хайдеггера/ The Heidegger Change,
2011), онтология случая (как случай может изменить жизнь), и запуск
нового концепта сущности (essence),
не-эссенциалистского концепта сущности (книга Изменение различий/ Changing Differences,
2011). Теперь я предполагаю написать книгу об анархии и пластичности,
и нахожусь в самом начале этого нового приключения…
В: Вы также известны своим вкладом в феминистскую теорию – какие
актуальные проблемы вы здесь видите? И чему феминизм способен научить философию
вообще?
О: У меня лишь одна книга по феминизму, по-прежнему думаю, что там
всё сказано верно, но кое-что следовало бы развить. В этой книге моя
аргументация состояла в том, что женственность закрывалась для женщин как со
стороны мужчин так и радикальных феминисток. Думать, что имеет место нечто
вроде женственности, было бы «эссенциалистской» позицией. Я пыталась противостоять
такому видению, показывая что женственность есть то что возникает, скажем,
феноменологически, всякий раз когда на женщину нападают, бьют, увольняют,
подвергают дискриминации. Так Сартр говорит о евреях: еврея создаёт именно
анти-семит, это же справедливо о женщинах.
Насилие против женщин производит женственность. Сегодня я стараюсь
больше ориентировать себя на биологию и особенно на эпигенетику. В молекулярной
биологии сегодня происходят крайне необходимые и тонкие дискуссии, чтобы
принять решение – допускает ли эпигенетика пластичность гендера или, напротив,
ограничивает диапазон. Современные дискуссии о гендере и транс-гендерности
часто не принимают в расчет биологию, ограничиваясь культурными фактами. Гендер
не есть всецело социальный конструкт. Я бы хотела углубить исследования. И
вновь вопрос встаёт о деконструкции подавляющего и доминирующего концепта
биовласти, который скорее запутывает чем проясняет предмет.
В: Вы определяете себя как материалиста, и в онтологическом и в
политическом смысле, но сегодня смысл материализма довольно невнятен или как
минимум полисемичен. Не могли бы описать черты вашего материализма и как он
соотносится с современными дискуссиями о материализме?
О: Неопределенности сегодня не больше чем прежде. Материализм
всегда был должен подтверждать себя избыточным определением, поскольку его
враги всегда заявляли о расплывчатости или неопределенности. Это старый спор
между идеалистами и материалистами. Здесь уместно вернуться к короткому тексту
Альтюссера Ответ Джону Льюису. В
примечании Альтюссер подтверждает, что конфликт идеализм/материализм определяет
«классовую борьбу в теории». Материализм – это теоретическое пролетарское
направление. Хотите знать, что такое
материализм сегодня? Идите в больницы, исследовательские лаборатории –
медицинские, кибернетические, физические. Спрашивайте о новых материалах, новом
протезировании, новых устройствах, новых методиках хирургии мозга. Затем
попытайтесь сделать вывод о будущем этих материальностей, показывая, что все
они определяют то, чем являются живые существа, но не наоборот. Тогда вы
узнаете что такое материализм. Спекулятивные реалисты склонны недооценивать и
отвергать материализм. Но что есть реальность без материи? Мир «сущностей»? Это
абсурдно и безответственно.
В: Во многих ваших книгах и статьях заметна настоятельность
вопроса о жизни как биологическом концепте и вы осуждаете многих современных
философов (Фуко, Агамбена и Мейясу), исключающих биологическое тело из рассмотрения
в философии, биологической жизни вообще, это походит на де-биологизацию
концепта жизни и тела. Каковы последствия такой де-биологизации? Как
современная философия может преодолеть это исключение и как это на неё
повлияет?
О: Как уже говорилось, концепт биовласти был использован для прямой
дискредитации любой попытки рассмотрения биологического прогресса как развития,
отличного от технологического. Никто после Фуко не посмел сказать, что
биологическое исследование может быть эмансипаторным и дать современной
философии концепты, способные обновить критику и деконструкцию. Удивительно
наблюдать, что подобное презрение не касается математики. Фуко зачарован
математикой, и никогда не задействует её при рассмотрении биовласти. Это
касается и Мейясу. Математика это почтенная онтологическая наука, невиновная во
всех махинациях и стремлении к господству. Не только я полагаю, что это не так,
но я также думаю, что такая иерархия среди наук, которую эти философы склонны
устанавливать, совершенно абсурдна и необоснованна. Я намерена исследовать эту
проблему глубже. Философское применение математики сегодня является очень
странным и заслуживает деконструкции. Конечно, Бадью, великий гуру такой
«математизации» реальности. Мы знаем, что скрывается на заднем плане:
тоталитарное мышление. И, конечно, Бадью ненавидит биологию…
В: Вы сказали, что спекулятивные реалисты склонны отвергать и
недооценивать материализм, но среди них есть ряд тех, кто определяет себя
скорее материалистами чем реалистами, например, Мейясу, Грант, Леви Брайант и
Мануэль де Ланда. А вы указываете на очень интересную особенность материализма,
т.е. его политический подтекст. Определяете ли вы себя политическим мыслителем?
Полагаете ли, что ваши работы могут способствовать радикальной политике и
освободительным движениям? И в каком смысле?
О: Философы, которых я указала в выступлении на конференции «Métaphysiques et Choses en Soi» (Париж, осень 2016) открыто
отвергают материализм. Это так в случае Грэма Хармана и Рэя Брасье. Мейясу не
столь однозначен, он говорит о спекулятивном реализме и ссылается на Эпикура,
но быстро добавляет, что контингентность отклонения атома у древних атомистов
фактически подчиняется некоей необходимости. Это означает, что для него
материализм не может в действительности объяснить радикальную контингентность.
Не знаю, определяю ли я себя как политического мыслителя. Нахожу этот ярлык
слишком претенциозным и высокомерным. Например, когда видишь что могут
предложить нынешние бюрократизированные политические мыслители: исправленный
сталинизм или наивную повстанческую модель. Никто из них до сих пор не наметил
ничего убедительного для выхода из капитализма и эксплуатации труда.
Возвращаясь к спекулятивному реализму замечу, что с другой стороны здесь имело
место полное отсутствие рефлексии и вопрошания о политике. Каково политическое
значение реальности? Де-коррелированного мира? Никогда не звучали мотивы
изначальной заброшенности и нищеты субъекта, пустоты или «чистой доски»,
открывающей политическую сцену (Руссо, Альтюссер). С самого начала я
настаивала, что новые определения сознания, мышления, субъективности в широком
смысле, вызванные к жизни современной биологией, трансформируют наше восприятие
ответственности и всю повестку. В какой степени биологический субъект является
революционным? Вся моя работа посвящена этой проблеме. Еще раз, это не
означает, что я определяю себя «политическим философом».
В: В последней книге Прежде
чем завтра (Before tomorrow)
содержится глубокий анализ смыслов кантовской «эпигенетической» метафоры в
параграфе 27 первой Критики. Не думаете ли вы что его проблему можно распространить
на большую часть философской традиции … Всегда ли новая философия характеризуется
неопределенностью мысли о проблемах биологической жизни и физического
существования? И еще более важно – можно ли думать о биологической жизни и теле
и физическом существовании без риска натурализма или сциентизма?
О: Страх падения в натурализм или сциентизм помешал современным
философам отозваться на наиболее важные революционные научные открытия в конце
20го и начале 21го века. Конечно, я думаю о нейро-биологической революции, но
также об открытии стволовых клеток, потенциале клонирования и развитии
синтетической биологии. Также о продвижении искусственного интеллекта,
множестве новых направлений работы с данными, алгоритмами и т.д. Во времена
Декарта, затем Канта, Гегеля и даже Маркса вменять риск натурализма всякому,
интересующемуся наукой, представлялось нелепым. Как философия может
игнорировать научный прогресс? Как она может уклоняться от диалога, если не
путём одних упреков и несогласия? Это то
чего я не могу понять.
В: Что можно сказать о сегодняшних проектах?
О: Мой очередной проект будет касаться анархии и это может звучать противоречащим тому, что я не определяю
себя как политического философа. Предполагаю заново рассмотреть это понятие в
свете концепции взаимопомощи,
предложенной Кропоткиным в 19м веке. Концепт оказывается на пересечении
философии, политики и биологии. Удерживая в уме эти три перспективы,
предполагаю в каждой из них обнаружить следы телеологии, задаваясь вопросом о
возможности продвижения либертарианского концепта взаимопомощи в каждом из этих
полей. Самой любопытно, не является ли взаимопомощь именно таким понятием,
поиски которого веду - междисциплинарным и расположенным в пограничье символического
и биологического.
Здесь я также обнаруживаю возможность вопрошания о границе
между традиционным анархизмом и так называемым пост-анархизмом, объединяющим
ряд тенденций и линий мысли, направленных на примирение либертарианства и
пост-структурализма. Пост-анархизм весьма критичен к мыслителям вроде
Кропоткина, которого осуждают как эссенциалиста и рационалиста за его обращение
к биологии и эволюционизму. Я намерена бросить вызов такому неприятию, обновив
кропоткинское определение взаимопомощи.
В его трудах взаимопомощь возникает как иной тренд эволюции наравне с
естественным отбором. Живые существа не только конкурируют, они также помогают
друг другу. Политическая взаимозависимость сохраняет в себе что-то из этой
биологической памяти. Взаимная помощь это не только поддержка и солидарность;
это самоуправление, кооперативная экономика, органический симбиоз или
экологический био-регионализм. Именно в этом направлении веду сегодня
исследования, обнаруживая, что взаимное содействие, или помощь, учреждает не телос в его традиционном смысле, но
эмансипаторную ориентацию.
.....
Комментариев нет:
Отправить комментарий