В
эпоху Антропоцена политика зависит от
перспективы взгляда: мы не можем видеть изменения климата непосредственно. Полагаясь на множество разнородных замеров,
мы рассматриваем схемы и оцениваем вероятности. Мы видим частности: таяние
снежных вершин, ледников, вечной мерзлоты; наступление пустынь и сокращение
коралловых рифов; исчезающие береговые линии и мигрирующие виды живого.
Свидетельства становятся проблемой пределов когда сами пределы становятся
свидетельством надвигающейся катастрофы, которая уже случилась: максимумы зарегистрированных
температур; графики роста тепловых
прогнозов, уровень моря и вымирание.
Когда мы это видим – «это» климатических изменений, инкапсулированное в
численной отметке или зловещем образе – значит уже слишком поздно. Но остается невысказанным и непроясненным - слишком поздно для чего или для кого?
Вызывающий характер этого сценария находится в сопряжении с континуальностью.
Как можно понять и оценить содержание конфликтов, уже дробящих коллективность, предполагаемую
в процессах, исход которых скалькулирован и предсказан?
Климатические
изменения привязывают нас к перспективе, осциллирующей между невозможным и
неотвратимым, между «уже» и «еще-не» повсюду, но «не здесь» и «не совсем».
Славой Жижек напоминает, что такое колебание индексирует «слишком много или слишком
мало» в отношении наслаждения (jouissance). Для психоанализа, особенно в понимании Лакана, jouissance есть особая субстанция, такая
интенсивность пары удовольствие-боль в наслаждении, которая для кого-то придает ценность жизни-для, а для кого-то
ценность смерти-для. Мы готовы делать всё, что, как мы полагаем, даст нам
наслаждение. Уже затем мы обнаруживаем, что получили совсем не то, чего
действительно желали. Схожим образом, мы стараемся дисциплинировать,
регулировать и управлять наслаждением, только чтобы обнаружить его появление в
другом месте. Мы обманываемся, даже когда думаем, что пытаемся уклоняться. Jouissance это то, чего мы желаем, но не
можем получить, и то, что получаем, не желая этого.
Некоторые используют изменения климата как транспортное средство для jouissance, для наслаждения деструкцией, наказанием, узнаванием. Поток левого антропоценного наслаждения циркулирует посредством воображения беспрецедентной, немыслимой катастрофы: конец света, конец человеческого вида, конец цивилизации. Теоретизации включают вымирание, фокус на времени геологических эпох и замену политики людей на действие (agency) вещей. Постмодернистские последователи Св.Августина объявляют о виновности или лицемерии всего человеческого рода. Высокомерие человечества и есть его погибель. Философы и культурные теоретики овладевают властной риторикой гео-науки и эволюционной биологии. Те из нас, кто следит за отчетами об уровнях эмиссии, экстремальных погодных явлениях и природных катастрофах наслаждаются своей осведомленностью. Ничего нельзя поделать с изменениями климата, но т.о. с нас снимается ответственность, даже когда мы перестаем пытаться.
Давая
имя новой эпохе, маркируя эту нашу коллизию как «Антропоцен», получаем компенсаторный бонус – вау, мы наконец изменили этот мир. Однако еще прелестнее, чем
забота об имени новой эры, это именно jouissance, который возникает из
осуждения других за их самозабвенную поглощенность радостями консьюмеризма – почему вы не переменились, когда следовало?
Упреждающие кассандры, мы бросаем взгляд из нашей менланхоличной «пред-утраты…
утешая себя фантазией будущего права сказать, что всё это время мы были в
курсе. Мы вам говорили. Ваш капитализм, инструментальное основание, или
картезианский дуализм – погубил нас всех. Так мы фантазируем, не замечая
неравного распределения последствий потепления – Россия не испытывает таких сложностей
как, скажем, Бангладеш.
Идеальный
шторм планетарной катастрофы, кара нашего вида и паралич несостоятельности дают
левым такую форму jouissance, какой не могут дать лишения,
ответственность и борьба. Упускаемые как слишком человеческое, эти плоды и обстоятельства
длящегося капитализма могут быть упущены, как не относящееся к делу, как
несущественное. Организованное политическое движение почему-то кажется
несоответствующим духу времени, его непреходящая необходимость растворяется в
сингулярной этико-спиритуальной нацеленности на космос, интегрированный в вечность
эонов.
Наслаждение «левого антропоцена» от деструкции, кары и знания циркулирует в том же контуре, что и наслаждение капиталиста от потребления, накопления и растрат, наслаждение, подстегиваемое ископаемым топливом, но к нему несводимое. Наслаждение «левого антропоцена» произрастает из бедствия, производимого наслаждением капиталиста. В этом кругообороте зачарованность наслаждением питает эксплуатацию, экспроприацию и извлечение, которые приводят в движение систему капитализма: больше, больше, больше; бесконечная циркуляция, отчуждение, деструкция и накопление; непрерываемая, безграничная смерть. Недееспособные в своей малочисленности, напуганные масштабом, левые скатываются к морализму, сумятице и поражению – так же, как продолжающаяся политика класса капиталистов, обреченная извлекать прибыль из катастрофы.
Циркуляция наслаждения «левого антропоцена» за счет капиталистических потоков, проявляется в ослабевшей способности воображать человеческую субъектность. Хотя вещи, объекты, актанты и «не-человеческое» захватываются широкой матрицей оживленных исканий, перспектива антропоцена, похоже, отводит человеку лишь три роли: наблюдателя, жертвы и выжившего. Наблюдатели – это ученые, собственная депрессия и неудача которых становится суб-жанром в около-климатической литературе.
Ученые замеряют и отслеживают, но ничего не могут поделать с разворачивающейся катастрофой – действовать должны другие. Наблюдатели, в том числе многие из нас, выступают в роли моральной публики, озабоченной осознанием сложности отношений человеческого - нечеловеческого и роли микробов. Эта наша озабоченность не просто даёт возможности для «духовного совершенствования», но с учетом множества инстанций индивидуальных этических и эстетических оценок хрупкости и пределов человеческого влияния, даёт перспективу единения, где можно обойтись без разногласий и борьбы. На фоне масштабов антропоцена частные вопросы политической организации уходят на задний план, открывая путь множественности самоорганизующихся систем.
Во второй роли выступают жертвы, а именно островитяне и беженцы, у которых не осталось ничего, кроме их собственной мобильности. И они также лишаются политической субъективности, теряются на фоне мириадов других вымираний и редуцируются к живой биомассе. Третья роль за выжившими. Они герои поп-культуры дистопического будущего, имеют максимум индивидуальной концентрации силы и исключительности, что вполне в традиции легендарных пионеров запада и предпринимательского индивидуализма, позволяющей исключить ответственность за неравенство.
Надо здесь добавить, что важный момент книги Кляйн (Naomi Klein) Это меняет всё - представление о новой деятельной коллективной фигуре под именем «Блокадиа» (Blockadia). Хорошо известно, что Блокадиа обозначает организованную политическую борьбу против добычи сланцевого газа, бурения, трубопроводов, газовых хранилищ и других проектов по расширению инфраструктуры ископаемого топлива, настаивающую на ликвидации всего этого. Указывая на эту фигуру, Кляйн порывает с исключением политического действия в антропоцене.
Если зачарованность катастрофическим нарастанием климатических изменений антропоцена, гневное осуждение и последующий паралич завлекает левых в воронку капиталистического наслаждения, то анаморфное вглядывание может помочь протрезвиться. «Анаморфоз» означает изображение объекта, который кажется деформированным, когда смотришь на него впрямую, но приходит в норму из другой перспективы. Известен пример картины 1533 года Ханса Гольбейна Послы, на которой изображенный череп становится видимым как он есть только с диагональных углов, а непосредственному взгляду доступно почти нераспознаваемое вытянутое пятно. Лакан подчеркивает, что анаморфоз показывает, что пространство зрительного восприятия не сводится к отображенному пространству, а включает точку, из которой смотрим. Пространство может деформироваться в зависимости от того, как мы на него смотрим. Чтобы понять, что является существенным, возможно необходимо «уклониться от очарованности картиной» через принятие иной перспективы – частичной или предвзятой -перспективы частности. Из такой преднамеренной перспективы целое не будет являться как целое. Оно явится с дырой. Перспектива, из которой возникает дыра, относится к субъекту, который является разрывом, разверзаемым за счет смещения в преднамеренную перспективу.
Ханс Гольбейн мл. Послы, 1533 Oil on oak. 207
cm × 209.5 cm. National Gallery, London.
Искаженный череп с картины
(фотография с бокового угла для создания иллюзии перспективы)
Когда мы пытаемся постичь изменения климата непосредственно, нас сбивают с толку перехватывающие внимание искажения, которые подстегиваются разномерными фантазиями планетарной геоинженерии и пост-цивилизационного нео-примитивизма. Необъятность катастрофы перемены климата – которой сопутствуют рост пустынь, закисление океана, исчезновение видов – вынуждает нас видеть всё либо ничего. Если мы не схватываем проблему в её грандиозности, то мы её упускаем. В таком же духе некоторые теоретики утверждают, что Антропоцен требует от нас срочного построения новой онтологии, новых концептов, новых глаголов, совершенно новых способов мысли – однако я в сомнении: геологическое время превосходит человеческое и это делает нас равнодушными даже к философии, которая охватывает не-человеческое. Если и есть необходимость, то это человеческая необходимость, вписанная в политику и желание, или иначе – в энергию действия, её производство и развертывание.
Призыв
к радикально новым способам мысли приходит также от тех, кто отвергает
капитализм, науку и технологии. «Большие мыслители» индустрии и экономики объединяют
спекулятивных реалистов и новых материалистов в поощрении инноваций и
разрушения. Подобным образом, акцент на
новых междисциплинарных формах, на размыкании междисциплинарных границ в науке
и между науками и гуманитарной сферой не является радикальным, а есть лишь
повторение уже звучавшего в иных контекстах. Современный «природо-охранизм» (environmentalism), по наблюдению Урсулы Хайс (Ursula Heise),
пытался «обрести укрытие среди ученых, политиков и населения с идеей разработки
холистического понимания экологической связности». Конференции Мэйси (Macy Conferences, с 1941
по 1960) ,
которые формировали кибернетику, и усилия Rand Corporation вкупе с
Министерством Обороны по разработке более гибких, мягких форм благополучия (welfare), как
и современные био-тех, гео-тех и биохимия отражают тот же посыл связывать и
объединяться.
Философ Фредерик Нейрат (Frederic Neyrat) тематизировал «липкую среду» (goosphere), которая происходит из обнуления дистанции к уничтожающей критике, связывая
её с обострением глобального страха и тревоги: когда всё взаимосвязано, тогда всё
опасно. Т.о. Нейрат отстаивает экологию
размежевания: производство «дистанции внутри общественно-политической
ситуации» является «условием возможности действительно творческого ответа на
экономический или экологический кризис». Анаморфное приближение к изменению
климата предполагает запуск такой экологии размежевания в действие. Мы смотрим
и производим зазоры. Это лучше, чем быть захваченным очарованием (всегда
иллюзорным) антропоцена как целого; мы рассекаем вдоль и поперек, обнаруживая и
создавая зияния. Мы обретаем возможности для коллективного действия и стратегического вторжения.
Вписывая
разрыв в допущение об экологической связности, анаморфный взгляд нарушает
пространственную модель, популярную среди читателей Делеза и Гваттари, которая
соотносит «молярное» и «молекулярное». Вместо того, чтобы ставить оценку одного
полюса выше другого (и предпочтение почти всегда отдаётся молекулярному, особенно за счет того, что молекулярное
соответствует разметке народного и обездоленного в отличие от, скажем, зловредного
и эго-центричного), идея анаморфной перспективы изменений климата отвергает
предзаданную и статичную размерность молярного-молекулярного и разворачивается
к горизонту, открывающему зияние, разрыв или конституирующий предел желания и
субъекта политики.
Вот
несколько примеров непрямого подхода к проблеме изменения климата. В работе Тропики Хаоса Christian Parenti
делает акцент на «катастрофическом наложении
(географически)» нищеты, насилия и климатических изменений. Он описывает неровные
и неравные воздействия глобального потепления на районы, уже опустошенные
капитализмом, расизмом, колониализмом и милитаризмом. С этого ракурса политические практики,
направленные на исправление и ослабление экономического неравенства, могут
выглядеть как усилия по адаптации населения к изменению климата. Подобным
образом, но в ином масштабе, активисты, которые выступают против газопроводов и
хранилищ нефти и газа, целят в индустрию ископаемого топлива как драйвер
климатических изменений и ключевую структуру системы воспроизводства
глобального потепления. Но в отличие от практики локального противодействия,
преобладавшей последние десятилетия, инфраструктурная борьба производит анаморфную политику. Борьба
не затрагивает всё множество причин и следствий глобального потепления. Она
ведется со стороны инфраструктурной поддержки. Недавняя победа в компании
против трубопровода Keystone, как и анти-сланцевые акции в штате Нью-Йорк,
демонстрируют как анаморфная политика способствует разрушению власти
нефте-газовой индустрии и построению инфраструктуры другого рода.
Новое
движение по освобождению музеев и культурных институций от поддержки со стороны
сектора ископаемого топлива являет третий набор примеров построения политики,
намеренно порывающей с меланхолическим катастрофизмом, столь приятным для левых
от антропоцена. Как показали демонстрации у Лувра, приуроченные к завершению
Парижской конференции по изменению климата (Paris COP),
художники и активисты перенаправляют свою энергию со всеобщей озабоченности и
солидарности на институции, как
структуры власти, способные бороться против нефте-газовой индустрии. Выступая за культуру, свободную от
нефте-газового спонсорства, целый ряд групп сплотились в борьбе против сектора
экономики, снабжающего энергией капитализм. Они показали, что борьба за
политическое переустройство перегревающейся планеты является частью культурной
битвы, сражения за то, как будет формироваться наше видение нашего будущего и
будущее нашего видения.
Подобным
образом арт-группа Liberate Tate работает по освобождению
искусства от нефти, вынуждая Тэйт отказаться от спонсорства British Petroleum. За последние пять лет группа осуществила арт-интервенции в зданиях Тэйт,
как и других арт-институций Великобритании, которые поддерживали (и
поддерживались) BP. Акции включают
неавторизованные перфомансы, как например, Birthmark (ноябрь 2015) . Активисты оккупировали галерею 1840х в Тэйт,
делая друг-другу татуировки с числом эмиссии СО2, соответствующим
дате рождения. Акция Скрытые Цифры
(2014) включала десятки участников, стоящих вдоль черного квадратного полотна 100
кв.м., которое удерживалось на уровне
груди и волнообразно поднималось и опускалось. Перфомансисты отсылали к Черному квадрату Малевича,
представленному на выставке тем же летом, и делая акцент на том, что уровень
концентрации углерода превысил 400/1000000
- факт, упускаемый на выставке, подобно соучастию BP в
климатическом кризисе и причастности к этому галереи ТЭЙТ. Скрытые Цифры воспроизвели
огромный черный квадрат в музее, указывая имеющие место на умалчивание,
сокрытие и цензуру. Как поясняет Liberate Tate, факт умолчания обнажает
разрыв между очевидными общественными интересами Тэйт и приватной заинтересованностью, которую пытаются скрыть.
Оккупируя сам этот разрыв посредством демонстрации вовлеченности музея в
эко-разрушающую инфраструктуру BP,
группа Liberate Tate т.о.
нарушает потоки институциональной власти. Оставляя без внимания усилия BP по улучшению своей репутации,
она работает по перетаскиванию музея на свою сторону.
Музей Естественной истории и активистская теоретическая группа Не-Альтернатива (в которой я состою) подобным образом осваивают анаморфную политику. Музей Естественной истории преобразует традиционную форму музеев такого рода в серию инстуционализированных ожиданий, смыслов и практик, которые воплощают и распространяют коллективную энергию. … Взгляд музея - это откровенно пристрастный, политический подход к изменениям климата в контексте музейной культуры, сохраняющей свой авторитетный нейтралитет. Реализуя музейную установку на служение общественному благу, Музей Естественной истории проводит разграничение изнутри: каждого, кого заботит научная коммуникация, призывают занять позицию. Или ты на стороне общества и общественного взгляда на природные ресурсы, или на стороне олигархов, частной собственности и ископаемого топлива? Такие культурные институты, как наука и музеи естественной истории обретают свою роль в отношении изменений климата, превращаются в пространства «зеленого сознания» и возникающей альтернативной власти.
Заявляя
себя как народный музей, Музей
естественной истории проводит выставки и экскурсии и развивает
анти-нарратив, подрывающий влияние нефте-газовой индустрии в научном образовании. Т.е. музей выступает в качестве платформы
политической орг. работы, и казалось бы нейтральное пространство музея
превращается опорный пункт борьбы против отрасли ископаемого топлива. Он
выходит за пределы интерактивного соучастия в обретении опыта и ценности
соучастия самой по себе и выстраивает механизм различающей политической силы. В
марте 2014 он выпустил открытое письмо к музеям науки и естественной истории за
подписью крупнейших ученых мира, включая нескольких нобелевских лауреатов.
Письмо призывает музеи отказаться от всех связей с индустрией ископаемого
топлива и соответствующими фондами.
Затем к этому письму присоединились сотни ученых. Новость попала на
обложки крупнейших изданий. …
Основная
идея описанных акций (Liberate Tate и Not An Alternative) состоит в том, что институции (музеи и группы активистов) выступают как
объединенная форма властной силы. Это не просто объединение индивидуальных
участников, но участники плюс мощь их объединения. Поскольку институции
представляют собой концентрацию властной компетенции, которые могут быть
захвачены и т.о. спасены для полезного
применения, возникает политический смысл именно оккупировать, а не игнорировать
или отказываться от них. Можно перенацеливать формы вызывающие доверие или достающиеся
даром – возможность пресекаемая идеологией антропоцена, где воображаемое
полностью определяется геологическим временем. Так же как музей занимает место
в инфраструктуре капиталистической классовой власти - со
своими донаторами, почестями и залом славы – он может быть опосредующей
структурой в производстве контр-властной инфраструктуры, которая оспаривает,
срамит и демонтирует саму классовую основу и ту отрасль, которая использует
общественный природный ресурс для частной выгоды.
Движение по освобождению музеев и культурных
институций от интересов, связанных с
ископаемым топливом, не пытается представить изменения климата впрямую или
природу как целое. Наоборот, оно подходит к процессам сопричастным глобальному
потеплению как процессам, в которые мы уже вовлечены. Мы находимся внутри
систем и институтов, влияние которых оценивается и отображается учеными. И в
том, что люди, как коллективный субъект политики, входят сюда, означает наличие
неопределенности. Здесь есть разрывы, которые мы можем удерживать разъятыми и
заставить работать в нужном направлении. Во множестве современных дискуссий об Антропоцене публичные организации – институции,
системы, конфигурации власти, производства и воспроизводства – рассматриваются
исключительно как препятствия. Всё это действует, но без нас, и у нас нет
других ролей, кроме как быть наблюдателем, жертвой или выжившим одиночкой. В
отличие от акцента на не-человеке, актантах, распределенной активности (agency),
стратегическая линия, которая
соединяется с организованной оппозицией нефтяной индустрии, указывает на
важное значение коллективной энергии. Также как классовая политика, не
включающая экологию, содействует экстрактивизму
(деятельность по извлечению ископаемых для рынка), так и экология без классовой
борьбы закрепляет насилие над людьми труда, которое ведет к деиндустриализации
регионов Севера и Запада и гипер-индустриализации в странах Юга и Востока
(такую экологию без классовой борьбы можно назвать «зеленым
неолиберализмом»). Так что не следует
разрушать коллективную политическую силу во имя «моралистского горизонтализма»
человека и не-человека. Необходимо работать по производству коллективной силы и
её мобилизации в эмансипаторно-эгалитарном направлении, направлении, которое
несовместимо с сохранением капитализма и
потому является непременно партийным и предполагающем размежевание и борьбу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий